Евгений Евтушенко - Ардабиола Страница 5

"В отпуск... Надо поехать куда-нибудь в отпуск, - молча шепнул он себе. - Только спать или вот так лежать под солнцем. Не думать. Счастливый Мишечкин! Как он гордо заявил однажды: "Во время отпуска я полностью выключаю сознание". Вся беда в том, что, вернувшись из отпуска, он забывает его включить. Но, возможно, этим он тоже счастлив. А я какой-то проклятый. Не умею выключаться. Эта девушка мне нравится. Черт знает почему, но нравится. Так нет, чтобы поухаживать. Опять думаю, как заведенный, о своем. Втаскиваю ее в свои мысли. А она, наверно, от собственных не знает, как избавиться. С ней что-то произошло. Происходит. Она уже проглотила какую-то волчью ягоду. А вдруг не одну? Я ей подсовываю свою ардабиолу. А ей, может быть, нужно что-то совсем другое. Почему я думаю об этой девушке, вместо того чтобы погладить ее руку?"

- Ваш отец жив? - спросил Ардабьев.

- Кажется, жив, - неохотно ответила девушка.

- Что значит - кажется?

- Я его никогда не видела.

- Простите, - понял Ардабьев.

Ардабьев, продолжая лежать на песчаном холме рядом с оранжевым пикапом, вдруг поднял тяжелые, непослушные веки. Из-под них снова выкатились голубые светящиеся шарики и внимательно взглянули на девушку. Девушка отвела взгляд. Ардабьев сел на песке, обхватив колени и тоже отведя взгляд. Он почувствовал, что так ей будет легче. Он понял: она не хочет, чтобы он слишком много знал о ней.

- Почему вы молчите? - спросила девушка. - Вы начали рассказывать про федюнник... Даже спели...

Ардабьев не глядел на нее, словно по безмолвному уговору. Но он ее видел. Не здесь, рядом с собой на песчаном холме над каналом, а там, на задней площадке трамвая.

Когда она закрывалась от него "Иностранной литературой", он все равно видел ее профиль в зеркале, обнятом толстяком в украинской рубашке. У нее была гордая четкая линия подбородка, - вздымающаяся над хрупкой, почти прозрачной на свату шеей, обсыпанной родинками. Девушка старалась показать всем и самой себе, что ее никто на свете не может обидеть. А детские оттопыренные губы выдавали уже кем-то нанесенную обиду.

Ардабьев заговорил, как будто продолжая смотреть в окно задней площадки трамвая:

- Вы знаете, я никогда не представлял, что мой отец может заболеть. В нем, казалось, не было ни одной дырочки, куда вползет болезнь. В свои шестьдесят он водит электровоз по транссибирке, охотится, рыбачит, всех перепивает, но никто его из канав не вытягивал. И вдруг у него начались боли в груди. Когда ему поставили диагноз - метастазы в легких, - он сбежал из больницы, взял ружье, рюкзак и ушел в тайгу умирать. А через полтора месяца вернулся жив-здоров. Метастазы исчезли. Его спас федюнник. Врачи сказали, что это чудо. Но предупредили, что чудо может оказаться временным.

...Детские оттопыренные губы в зеркале, обнятом трамвайным толстяком, так сжались, что в их углах образовались резкие складки. Она еще так молода, что стоит ей улыбнуться, и эти складки расправятся. Но когда-нибудь они предательски не будут сходить, если она будет даже хохотать. Они еще больше углубятся от улыбок...

- Меня в это время командировали в Африку. К раку это никакого отношения не имело. Но я думал об отце. Я вспомнил ту старую, казалось, погибшую идею противоракового субстрата... Вы запомнили, что такое субстрат?

Там, на трамвайной площадке, детские губы с начинающимися складками не разжимались. Но голос, шедший изнутри, как при чревовещании, ответил:

- Запомнила...

- Я нашел тот потерянный штамм мухи цеце. Вернувшись, я извлек из хромосомы мухи цеце ген и соединил его с геном федюнника. Я вырастил ардабиолу. Представьте, в собственной квартире. В обыкновенном деревянном ящике с обыкновенной землей. Такой же куст, такие же листья, но вместо коричневых ягод появились зеленые плоды, похожие на фейхоа - только поменьше...

...Зеркало в руках толстяка качнулось от рывка трамвая, и из него выпало лицо девушки. Зеркало заколыхалось, как лоскутное одеяло, сшитое из других, случайных лиц.

- Я достал крысу, которой была введена метилнитрозомочевина сильнейший канцероген. У крысы была вызвана опухоль. Крысу, к ужасу моей жены, я поселил в птичьей клетке, выпустив оттуда счастливую этим канарейку. Не знаю почему, я назвал крысу Аллой. Я держал ее впроголодь и потихоньку стал давать ей ардабиолу. Сначала Алла только обнюхивала плоды, но отказывалась есть. Я начал разговаривать с Аллой. Я объяснял, как это важно для нее самой и для людей. Жена решила, что я окончательно рехнулся. Жена поставила мне ультиматум: "Или я, или крыса". Я выбрал крысу. Алла меня послушалась, стала есть ардабиолу. Она вообще оказалась умницей. Через неделю я заметил, что в ее тусклых, печальных глазенках появилась живинка. Заблестела шерсть. Восстановилась частично потерянная координация движений. Алла забегала из угла а угол клетки. Через месяц однажды утром я увидел, что три проволочки птичьей клетки перегрызены и Алла исчезла. Я стал звать ее по имени, и Алла вылезла из-под кухонного шкафа на мой зов. Я чувствовал себя предателем. Я взял ее в руки и попросил у нее прощения за то, что ее надо убить. Я даже заплакал. Когда Аллу вскрыли, то оказалось, что опухоль исчезла. Я поделился своим открытием лишь с одним человеком - с моим коллегой Мишечкиным. Он меня поднял на смех, назвал это научным мистицизмом...

- Молодые люди, вам эта бутылочка не нужна? - раздался ласковенький голосок.

Перед Ардабьевым и девушкой возникла крохотная старушка - с расторопными глазами, держащая в одной руке бутылку из-под шампанского, а в другой - позванивающий дерюжный мешок.

- Бутылку я около рыбака подобрала. Думала - евонная. А он на вас кивнул - мол, ихняя. Я, грит, темно-зелеными не пользуюсь, люблю прозрачность... Так не нужна бутылочка-то?

- Не нужна... - засмеялся Ардабьев и обратился к девушке: - Вот видите, надо было нам вторую бутылку распить в честь бабушки...

- Я и обождать могу... - с готовностью сказала старушка. - Куда мне спешить-то?

- Послезавтра, бабушка, - пообещал Ардабьев. - Послезавтра на это же самое место я привезу много пустых бутылок.

Старушка благодарственно, однако не без сомнения закивала и заковыляла дальше, шевеля кусты палкой.

Девушка, словно по-прежнему не желая, чтобы Ардабьев смотрел ей в глаза, повернулась лицом к каналу. Ардабьев увидел, что часть ее прямых светлых волос на затылке забрана вверх, под кепку, а часть свободно льется вниз, падая на плечи. Под самым ободком кепки на затылке образовалась линия разлома волос, и точно на этой линии проступила темная родинка, такая же, как на ее шее. Толстяка с зеркалом рядом не было, и Ардабьев не мог видеть лица девушки. Но читать можно не только по лицу, но и по спине. Спина была измученная. Спина слушала, но думала о чем-то своем, о чем не хотела думать.