Михаил Ардышев - Живее всех живых (сборник) Страница 5

– Ловушка? – в душе я улыбался. Ох, не выдержит душа поэта, выложит Генка всё, что знает. Но нет…

– Понимаешь, она не ловушка никакая. Именно акцептор, приёмник. Но в народе прижилось – и ладно. Пси-энергию, как бы это сказать… – Чернов постучал пальцами по столу. – …она притягивает, интересует, манит. Не надолго, к сожаленью.

– Не изолирует? – я вспомнил спасателя Юрия.

– Какая, к чёрту, изоляция?! – возмущённо прыснул Генка. – Время локализации от минут до суток.

– Манит, интересует… Как это всё по-людски, Гена. Подходим к главному?

Мой друг вздохнул.

– Я тебя понял, Сергей. Я – физик, как и ты. Души нет. По крайней мере, её существование не доказано.

– ?!!

– Пси-энергия, как я уже сказал, всего лишь пятый вид взаимодействия.

– Да-а, Чернов. Ты мне напоминаешь Колумба, открывшего Америку, но так и оставшегося в неведении о сим факте до конца своих дней.

– Повторяю. Души нет. Есть новый вид энергии, который, по предварительным данным, – Генка поднял указательный палец, – связан с человеком. Точнее, со смертью человека.

– А как же клиническая смерть, яркий свет, туннель, вся жизнь, как на киноплёнке?

– Бред. – Чернов рассмеялся. – Я конечно не специалист, но беседовал с одним очень уважаемым нейрохирургом. Сергей, посмотри на солнце пару секунд и закрой глаза. Вот тебе туннель. Органы зрения, как, впрочем, и других чувств, кроме осязания, расположены близко к мозгу. Поэтому при клинической смерти, когда сердце уже не бьётся, мы видим, слышим, даже вкус чувствуем той пластмаски, что нам в рот пихают для искусственной вентиляции лёгких. А роговица, хрусталик отмирать начинают по периферии, отсюда и яркий свет в центре. А вся жизнь как на плёнке… Знаешь, тот нейрохирург за рюмкой чая мне признался, что чем больше мы узнаём о мозге, тем больше мы его не знаем. Так-то вот.

Я молчал, не зная, что сказать. Мой друг продолжал:

– Смерть есть ноль на выходе. Безжизненное тело, как ни печально. Другое дело массовая смерть. Вот тут и появляется пси-аномалия, – Чернов грустно ухмыльнулся. – Знаешь, в МЧС придумали, как идентифицировать пси-всплески. Даже базу завели на умерших людей. Гоняются с нашими ловушками за душами неупокоенных…

Я вдруг понял, что слушаю друга вполуха. Что на языке давно вертится вопрос. Что-то очень важное, связанное со мной и с Ингой, со вчерашним ночным происшествием. И с теми откровениями, что я услышал от Чернова.

Вспомнил:

– Генка, что такое День Школы? И Эффект Эха?

Чернов уставился на меня, затем совсем не по-лекторски почесал затылок и спросил:

– Там ещё осталось?

Я взял бутылку с остатками водки, разлил по рюмкам. Мы выпили.

Генка вздохнул:

– Со Школы, собственно, всё и началось. – Помолчал задумчиво, потом сказал: – А Эффект Эха вообще не научен. Могу излагать лишь в терминах «говорят, что…»

– Излагай, – согласился я.

Инга поднялась и села рядом со мной.

– Сначала факты. Построили школу. Обычную одиннадцатилетку. Город хоть и маленький, но школа была нужна, как воздух. Старые три просто задыхались. Построили. Первого сентября перерезали ленточку, первоклашка на плече у одиннадцатиклассника позвенела колокольчиком. А в мае школы не стало. Двадцать третьего мая, в аккурат перед последним звонком. В одиннадцать сорок шесть. Секунды не помню, хотя определили точно по записям сейсмографа. Девять лет назад.

Мы с Ингой слушали, затаив дыхание. Генка продолжал:

– Взорвалась. Была школа, стала груда камней. Детишки погибли. Много. Семьдесят восемь. Сорок восемь мальчиков, тридцать девочек. Младшие классы. Семь-одиннадцать лет.

Чернов потянулся и взял со стола пачку. Вытащил сигарету, помял её пальцами, закурил. Выпустил дым и долго смотрел, как сизое облако тает, медленно стекая к открытой балконной двери. Я молча наблюдал за ним.

– Стали разбираться. И знаешь, такое… всплыло… Инга, что с тобой?

Я удивлённо посмотрел на жену. Она уткнулась мне в плечо и тихо вздрагивала. Я взял её за руку, обнял.

Мой друг виновато предложил:

– Сменим тему?

– Нет, Гена, – Инга подняла заплаканное лицо. – Прости. Продолжай, пожалуйста.

Генка посмотрел на меня. Я пожал плечами.

– Хорошо… Суд был. В Доме культуры. Ползала отгородили под скамью подсудимых. Тридцать четыре человека обвиняемых. Трудовик, он же индивидуальный частный предприниматель. В подвале мастерскую открыл, газом варил, резал что-то. Баллоны обгорелые потом вытаскивали. Директор стройуправления…

– Сайдулаев, – вспомнил я репортаж по телевизору.

– Что? Да, кажется. Строил школу. Панели бракованные по дешёвке на заводе покупал. Бригадир строителей. Цемент мешками воровал и продавал. Даже водителей нашли, что те мешки возили. Целый посёлок коттеджный вырос. – Генка выругался. – Директор школы Кочетова. Ездила на последней модели «Лексуса». Один такой был в городе, белый с красным салоном. Инспектор обрнадзора. Инспектор стройнадзора. Рабочий, что последним уходил уже под утро и баллон не закрыл. Сторожа-то откопали, опознали, но какой с него спрос. В крови ноль восемь промилле. Видимо, к обеду проспался и закурил…

Чернов замолчал. Мы с Ингой боялись дышать. С улицы доносился шум готовящегося ко сну города: торопящиеся домой запоздалые машины, голоса у подъезда, хлопнувшая дверь.

Генка с горькой иронией тихо продолжил:

– Сидят. Вроде люди, вроде нет. Зомби. Глаза пустые, безразличные. Плечи понурые. От защиты отказались. Все! У мужиков истерика: «Расстреляйте нас!» Женщины в обмороке, целая бригада скорой дежурила. Реальных сроков дали мало. Прокуратура даже не обжаловала.

Мой друг посмотрел на нас и медленно произнёс:

– У всех под завалом погибли дети. У каждого из тридцати четырёх.

Порыв ветра поднял штору, ворвался в комнату, лизнул меня по щеке. Вверху раздался хлопок, посыпались осколки стекла. Инга вскрикнула. Я поднял голову. Лампочка-розетка чернела пустой спиралью. Хлопнула вторая, рядом. Затем третья, четвёртая. Эстафета прошла вокруг зеркала, и когда взорвалась последняя, восьмая, в комнате воцарился полумрак.

Я посмотрел на Чернова. Тот сидел натурально с открытым ртом и смотрел в потолок.

– Китайские? – неуверенно предположил я.

– Не-а, дорогие покупал, – ошарашенно ответил он. – Наверное, скачок напряжения.

– Это же галогенки. Там ёмкость, накопление заряда. Им плевать на скачки.

– Электротехнику вспомни. Забыл, как горят конденсаторы? – Генка попытался вернуть лекторский тон, но это ему не удалось. Он был растерян. – Я сейчас, – сказал он, вскочил, выбежал в коридор и включил там свет.

– Серёжа. – Инга коснулась моей руки и сказала шёпотом: – Пошли домой.