Ингмар Бергман - Стыд и позор Страница 5

Эва. Эва Русенберг.

Интервьюер. Расскажите немного о себе.

Эва. Мне двадцать восемь лет. Я — первая скрипка в оркестре Филаромонического общества. Семь лет замужем. Детей у нас нет. Когда оркестр распустили, мы приехали сюда, в эту усадьбу, которая досталась мне от деда по матери.

Интервьюер. Каковы ваши политические взгляды?

Эва. Я никогда не интересовалась политикой. То, что происходит сейчас, просто уму непостижимо. Да и приемник у нас сломан.

Интервьюер. Стало быть, вам безразлично, в каких условиях вы живете — в условиях демократии или в условиях диктатуры?

Эва. Война идет уже так долго, люди забыли смысл этих слов.

Интервьюер. Демократия — это значит жить под собственную ответственность, фру Русенберг. Демократия — это вера в человека и его величие. Весстер, а теперь мы снимем господина Русенберга. Ясно? Как ваше имя?

Ян. Я плохо себя чувствую. Может, не надо меня снимать? У меня больное сердце. Позвольте, жена принесет лекарство. Мне очень, очень плохо.

Взгляд его мечется среди резкого света, он проводит ладонью по лицу, падает, лежит, уткнувшись в землю, неловко подвернув под себя руки.

Эва склоняется над мужем, солдат хватает его за плечи и встряхивает. Из темноты слышен голос: «Притворяется, сволочь!»

Интервьюер. Нет, он в обмороке. (Оператору.) Ты успел отснять? Так, значит, не успел. Впрочем, может, оно и к лучшему. Убери свет.

Кромешная тьма. Из лесу долетает короткий треск пулеметной очереди. Двор внезапно наполняется суетой. Приглушенные оклики, беготня. Вспыхивает и тотчас гаснет карманный фонарик. Снова — пулеметные очереди. Солдаты исчезают за каменной оградой в прибрежных дюнах. Еще несколько минут трещат выстрелы, затем все смолкает.

Ян приподнимается, садится. Эва бродит в темноте, наконец отыскивает лекарство. Он с трудом глотает капсулу.

Ян. Я так испугался. А ты нет?

Эва (устало). Ты встать можешь? Попробуй, а?

Опираясь на нее, Ян ковыляет в дом. Эва зажигает огарок свечи, и они с Яном, прижавшись друг к другу, идут на второй этаж. Разуваются, прямо на пол сбрасывают одежду, ложатся в постель, под одеяло.

Она нежно гладит его по щеке, он прижимается к ней лицом, притягивает ее ближе к себе — становится тепло.

Эва. Я все время думала: как хорошо, что у нас нет детей.

Ян. Наступит мир, тогда и заведем ребятишек.

Эва. Нет, не заведем, никогда не заведем.

Она прижимается к нему, и он чувствует, что щека у нее мокрая.

Миг покоя и тишины — они крепко обнимают друг друга. Для них это первый день войны.

На рассвете их будит тяжелый, с каждой минутой нарастающий гул, дом ходуном ходит, стекла дребезжат. Собака — она спала возле кровати — испуганно подвывает. Ян и Эва выскакивают во двор. В серой утренней мгле над лесом полыхает яркое зарево. Земля беспрестанно дрожит от разрывов. С моря слышен какой-то невнятный вопль, перемежающийся глухими ударами. Людей не видно. Они одиноки, и весь мир гибнет.

Они собирают свои пожитки, укладывают в «форд», бестолково переговариваясь и на ходу что-то планируя. «Куда податься, в каком направлении?» — «Может, вообще не уезжать, схорониться в лесу, и порядок?» — «Что же делать, как быть? Давай попробуем двинуть к морю». — «Может, прихватим с собой кур? Еда все ж таки». — «А кто их зарежет? Только не я». «И не я». — «Перестреляю их, и дело с концом». — «Где это ты слыхал, чтобы кур стреляли?» — «Не рубить же им головы, черт побери! При одной мысли об этом сердце щемит».

Ян прицеливается из ружья, стреляет. Кудахтанье, хлопанье крыльев, туча перьев и пуха. «Кажется, не попал… да куда же ее черт занес?.. А-а, вон она, на ограде сидит. Нет, я кур не стреляю. Пускай живут, сколько смогут. И до яиц всегда охотники найдутся наверняка».

Машина разворачивается, шурша по гравию, и направляется к побережью.

На повороте дороги — танк, жерло орудия глядит в сторону моря. У опушки расположился какой-то бородач с рацией, в изумлении смотрит на старый автомобиль, который тормозит, едва не врезавшись в танк.

Из бронебашни высовывается человек. В одной руке у него бутерброд, в другой — картонная кружка с кофе. Ян кивает в знак приветствия, дает задний ход и пытается развернуться, но попадает в канаву. Канава неглубокая, однако громоздкая машина застревает. Подходит солдат с рацией, спрашивает, не нужна ли помощь. Любитель кофе кричит что-то в люк.

Эва вылезает из машины, все здороваются. Скоро вокруг застрявшего «форда» уже стоят пятеро озабоченных мужчин. Коротко обсудив, как сподручнее взяться за дело, цепляют трос. Железное чудище трогается с места, проползает несколько метров — и «форд» благополучно вытащен из канавы.

Поблагодарив на прощание, Эва и Ян едут обратно, той же дорогой. Взошло солнце, оно ярко освещает красную черепичную крышу дома. В страшном гуле, которым полон воздух, все выглядит жалким и непрочным. На часах четыре утра. Если поднести часы к уху, слышно, как они тикают.

Ян ждет Эву. Она идет через двор к автомобилю, под мышкой у нее свернутое одеяло.

На этот раз они проезжают несколько километров в глубь материка. Грохот не умолкает, точно где-то работает некая адская машина. В канаве — «джип». Вокруг него трупы солдат. Второй «джип» стоит чуть дальше на дороге. Офицер, который допрашивал их накануне, так и сидит на переднем сиденье рядом с шофером, упавшим грудью на руль. Солнце освещает одутловатое, бледное лицо офицера, в глазах его застыло тупое удивление, рот открыт, пухлые, как у женщины, руки лежат на коленях. Чтобы проехать мимо, Ян сворачивает в поле, в высокие несжатые хлеба. Они с Эвой никогда еще не видели убитых.

Усадьба соседей до сих пор горит. Из развалин рухнувшего хлева поднимается густой дым. Во дворе — трупы расстрелянных: хозяин, хозяйка, двое детей. Все в ночных рубашках.

Неподалеку преграждает дорогу подбитый танк. Он сильно накренился, сбоку зияет большая пробоина. Людей не видно. Объехать эту громадину невозможно. Ян и Эва молча стоят перед этим последним, неодолимым препятствием, как бы сраженные усталостью.

Ян подает назад, разворачивает машину и едет обратно домой.

Ни слова не говоря, они разгружают «форд», расставляют вещи по местам на кухне и в комнатах.

Потом сидят друг против друга за кухонным столом, собака — у Эвы на коленях.

Ян. Теперь вот танки на повороте стреляют. Какой чудовищный грохот. Сил моих нет. Я больше не выдержу. Не выдержу.

Он закрывает лицо руками. Эва, кусая губы, смотрит в окно. Затем встает и выходит из кухни. Ян идет за ней. Стоя в тесной прихожей, она неловко стаскивает с себя широченную кофту.