Анатолий Днепров - Глиняный бог Страница 5

Снег под ногами совершенно растаял, и мы увидели кусок сырой земли и на ней зеленую прошлогоднюю траву.

— Скоро здесь будет тепло, как летом, — пробормотал я.

Облака странно клубились. За ними мелькали клочья голубого неба. Иногда на мгновенье проглядывало яркое солнце.

— В результате разогрева земли последует резкое нарушение равновесия атмосферы. Начнутся фантастические по своей разрушительной силе грозы и штормы…

— Это ужасно… — Это страшно… Знаешь, мне стыдно, что я… что я не хочу, чтобы Корио…

— Я понимаю, Олла. Может быть, ты себя так чувствуешь по тем же причинам, по каким люди не могут стать гениальными.

— Но я не могу себе представить, как я могу чувствовать себя иначе.

— Фавранов говорит, что таких чувств просто не должно быть, что их можно и нужно ликвидировать.

— Я не знаю, хорошо ли это. Я бы ни за что не согласилась стать другой.

Я пожал плечами. Если стать другим только чуть–чуть, это ничего. Но если совершенно другим, то это просто не укладывалось в моей голове.

— Конечно, это подвиг, — после долгих раздумий сказала Олла. — Подвиг, требующий не меньшего мужества и отваги, чем первый полет на аэроплане, чем первое путешествие в космос. Всегда кто‑то первый, самый мужественный, должен для людей что‑то совершить и своим примером увлечь других. И все же в этом есть что‑то противоестественное. И в воздухе и в космосе человек остается самим собой. Здесь он никуда не девается, никуда не улетает, а становится другим.

Она рассуждала вслух, как бы пытаясь убедить себя…

— Кто знает, какие проблемы ждут еще своего решения для счастья всех людей на Земле. История знает много примеров, когда люди становились в полном смысле другими во имя великой идеи, — тихо сказал я.

— Такие свойства человека, как его ум, характер, его чувства, интуиция, составляют сущность его личности, его “я”. Лиши его искусственно одного из характерных только для него элементов, и он станет другим. Я глубоко убеждена, что такое искусственное вмешательство в самую сущность человеческого “я” не правомерно и не этично.

— Даже если это необходимо для решения жизненно важной задачи во имя всего человечества?

Она промолчала.

— Корио станет для людей более ценным и полезным, чем сейчас.

— Но он будет другим, понимаешь, совершенно другим, чужим…

— Сейчас нет чужих людей, — сказал я. — Все люди — товарищи и друзья.

Я обнял Оллу и хотел ей сказать, что сейчас в ней говорят “аппендициты”, доставшиеся ей из глубины веков. Но я не сказал этого: к нам подошел Корио.

Он был очень взволнован.

— Ну что? — спросил я.

— Решено. Я — первый.

4

Я, Олла и Корио не торопясь шли к институту структурной нейрокибернетики. Время еще было, и мы выбрали не самый короткий путь, а пошли вдоль набережной Москвы–реки и далее через парк. Лед на реке набух, под мостами, у быков, образовались лужи воды. На небе не было ни облачка, и солнце светило, как в теплый майский день.

Олла, как бы боясь, что мы заговорим о предстоящих испытаниях, через которые все мы должны пройти, торопливо рассказывала о результатах своей работы над физиологически–активными химическими веществами. Ей удалось получить препараты, которые снимают чувство усталости у человека. Однако еще не установлено, безвредно ли их неограниченное применение. Во всяком случае, если окажется, что вещества не будут вредно влиять на физиологическую деятельность организма, их можно будет рекомендовать всем, кто должен за короткий срок выполнить тяжелую и сложную работу.

Сама того не замечая, она коснулась темы, о которой все мы думали. Взглянув на Корио, Олла мгновенно умолкла.

— Эти счастливые молодые мамаши с колясками и не подозревают, как плохо, что солнце такое яркое, — задумчиво произнес мой друг.

— Как много людей знает о том, что сейчас происходит? — спросил я Корио.

— Очень мало. Только сотрудники Службы Солнца и еще несколько сотен во всем мире. Бить тревогу рано, да и нет никакой необходимости. Может быть, все обойдется…

— Ты вот сейчас идешь на операцию, которая должна сделать из тебя необыкновенно умного человека, Корио. Любопытно, сейчас, в данный момент, у тебя есть какие‑нибудь идеи насчет того, чтобы остановить надвигающуюся катастрофу?

— Конечно, есть, — ответил он. — Но все они какие‑то неуклюжие и, я бы сказал, неумные. Понимаешь, они, эти идеи, все построены на основе того, что науке сейчас хорошо известно. И если их начать реализовывать, то для этого не хватит ни людских, ни материальных ресурсов Земли. Необходимо что‑то принципиально новое! Решение проблемы нужно искать в чем‑то совершенно неожиданном.

— И ты думаешь, что после операции ты будешь знать, в чем нужно искать решение проблемы? — с горечью и нескрываемой иронией спросила Олла.

— Не уверен, дорогая, доктор Фавранов говорит, что, может быть, я буду знать.

Олла остановилась у парапета набережной и, не глядя на нас, с грустью промолвила:

— Доктор Фавранов… доктор Фавранов… А откуда он знает, что имеет смысл ставить такой жестокий эксперимент? Может быть, все вы, кто согласился работать над проблемой, ничего не решите. Ведь не придумаете же вы чуда, в самом деле! И какими бы вы ни стали после операции, вы все равно не сможете создать за десять дней новую науку, науку о защите Земли от излучения Солнца. А с каким риском для всех вас это связано!..

Корио возразил:

— Я не верю, что после разрыва каких‑то нервных связей в мозге чувства человека, его миросозерцание, его личность изменятся.

В парке снег совсем растаял, и над обнаженными клумбами поднимался теплый пар. Здесь по–настоящему пахло весной, пели птицы, со всех сторон слышались детские голоса… Корио остановился и с грустью посмотрел на большую группу детей, которые играли “в дракона”. Они ухватили друг друга за талию, и весь строй извивался на лужайке, подражая старинному японскому танцу.

— И даже если бы пришлось при этом пожертвовать самыми дорогими чувствами, разве человек, любящий других людей, это не сделал бы?

А вот и колоннада у центрального входа в институт. Мы в нерешительности остановились. Я отвернулся и увидел, как Корио и Олла посмотрели друг на друга. У сестры на глазах блестели слезы, как будто бы наступил час расставания навечно. Я побрел в сторону, охваченный странными чувствами. Операция над моим другом произойдет через пять часов. В течение этого времени его будут исследовать и готовить. Затем его введут в необычную “операционную” — зал с большим количеством измерительных и контрольных приборов и с замечательным инструментом профессора Фавранова — “ультразвуковой иглой”, которая безболезненно разрывает тончайшие волокна нервной ткани на любой глубине, в любом месте.