Роберт Шекли - Всё по порядку Страница 5

«Но до какой-то степени певец исказил историю, — думал Одиссей, — ведь не может же быть, чтобы все это случилось со мной!»

И сказал Алкиной:

— Мы хотим услышать все из твоих собственных уст, Одиссей. Не бойся испортить рассказ лишними паузами, повторениями или двусмысленностями. Не думай о несоответствиях между тем, что помнишь ты, и тем, что запомнил кто-то другой. Мы сами позаботимся обо всем. Здесь, в Феакии, мы слагаем мифы и легенды для Всеэллинской Психоволны — лучшей из радиопрограмм, какую может представить себе человек. Только мы воздадим должное твоей истории и положим последние мазки там, где это необходимо. Я уже вижу, где стоит немного подправить твой рассказ. Будь у тебя возможность вернуться назад и пережить свои подвиги еще раз, ты сделал бы все именно так, как я говорю.

— Адскую работенку вы мне задали, — сказал Одиссей. Ведь хотя Афина и сделала его выше, сильнее и красивее, уверенности он так и не обрел. «Если бы я действительно был таким, — думал он, богине не понадобилось бы делать все это за меня. И вообще, не понимаю я, почему она так обо мне печется?». И он задумался о побуждениях богини. Может, она его любит? Одиссей не осмеливался в это поверить, хотя другого объяснения не видел. А что же тогда сказать об Афине? Извращение это — ее любовь к прославленным смертным, заслуживают они ее или нет. И Одиссей пожалел, что у богов нет своего психиатра. Вот уж что бы им не помешало!

— Скажите, Афина, почему вы так беспокоитесь обо всех этих смертных?

— Не знаю, доктор. Я была весела и беспечна, а потом на меня как будто накатило. Я поняла, что никогда уже больше не буду счастлива. Существование богини бесплодно и бесполезно. И тогда мне захотелось завести любовника из смертных. Захотелось самой стать смертной. А что ближе всего к тому, чтобы быть человеком? Только любить человека.

Едва Одиссей решил вздремнуть, как за ним пришли. «Нехорошо, Одиссей, опять ты за свое». Вот он, античный мир. Только добираешься до чего-то, как приходится начинать все сначала. Посмотрите на Сизифа. На самом деле (только этого почти никто не знает) это писатель по имени Асмодерий, которого поразила писчая судорога. Он был самым модным автором любовных романов в античном мире, а превратился в полное ничтожество. Что же произошло? А мы не знаем! Психологию в те времена еще не изобрели. Она появилась значительно позже. В античном мире все объясняли аллегорически, с помощью мистики. Классический подход. Если кто-то возжелал свою мать, виноват в этом не он, а боги. Так же и с Асмодерием: не он виноват, что у него случился творческий кризис. Это бог наказал его за что-то. Какой бог? Аполлон, без сомнения. Завистливый был бог.

Ни одна из пьес Аполлона для лютни и лиры так и не была опубликована в мире людей. Да, их восхваляли, ими восхищались решительно все, но ни одна пьеса так и не вышла в огромном издательском центре Битиниум. Музыку Аполлона называли божественной, а издавать предпочитали таких проверенных мастеров, как, например, Орфей. Ха, Орфей! Он многое знал. Для таких типов у нас найдется парочка испытанных трюков. Кто-то приходит к его жене. «Поздравляю, вы выиграли земельный участок в пол-акра в Солнечной Юдоли, Флорида, с трехэтажным коттеджем и гаражом. Там есть комната для развлечений и куча других приятных вещей. Вот заодно и бесплатный пропуск в Диснейленд. Вам надо всего лишь пройти с нами, чтобы оформить владение».

И Эвридика, ничего не подозревая, пошла. Ведь у этих типов были рекомендации, значки и бумаги со всевозможными печатями. Перед ней стояли солидные, внушающие доверие люди, из тех, что все время смотрят вам прямо в глаза, — никто бы не поверил, что такие могут лгать. Увы, именно такие, честные с виду, на самом деле хуже всех. А может, они и в самом деле были честными, а обманул их мстительный Аполлон, который все это и придумал, — кто знает? Но она пошла с ними, милая Эвридика, с длинными черными волосами, с чудными грустными глазами, и ее аккуратную фигурку скрывали синие атласные одежды. О, прекрасная Эвридика! И они увели ее с собой. Когда прошло сколько-то времени, она сказала: «Послушай, Тотошка, а ведь мы не в Канзасе, n'est pas?»[3] Она говорила по-пафлигонски, наша прекрасная Эвридика, и у нее была маленькая собачка, о которой в истории не упомянуто, поскольку божественный цензор сказал, что маленькая собачка — это уже слишком. В конце концов мы ведем речь про Орфея, а не про Эвридику.

— Расскажи нам об Орфее, Эвридика.

— Он композитор и музыкант. Только не спрашивайте меня, что он делает. Лежит себе и сочиняет песенки.

Для Эвридики песни Орфея — ничто. Пустое занятие, которому он предается вместо того, чтобы приготовить сыр или сделать еще что-нибудь полезное и накормить семью.

И вот они ведут ее вниз по тропе, и чем дальше, тем темнее становится вокруг.

— Это не Флорида! — восклицает Эвридика.

— Нет, — отвечают ей похитители. — Мы вас обманули. Извините нас, леди. Так вот и рушатся надежды.

— Но где же я? — спрашивает Эвридика.

— В царстве мертвых. Эвридика оглядывается.

— Фу, как здесь грязно! Они лишь пожимают плечами.

— Мы же мертвые! Что мы, по-твоему, можем сделать?

— Вы ведь еще в состоянии удержать метлу, верно?

И Эвридика подала им пример. Она нашла метлу. Ту самую, на которой обычно летала Геката. Мысленно управляя этой метлой, Эвридика вымела все кучи сажи и даже подмела под Немезидой — а этого до нее не осмеливался сделать никто.

Там она и осталась, вдали от Флориды, вдали от Греции, вдали от всего мира, мертвая, в царстве мертвых.

Ее ничуть не удивило, что она стала мертвой, не заметив этого. Пусть подобными вопросами занимаются философы, а Эвридика совсем не философ. Она знает только, что мертва, а значит, нарушены ее гражданские права.

Да, а еще Сизиф и Тантал, со всеми их бедами. Мало им было неприятностей при жизни, так понадобилось еще, чтобы кто-то придумал миф об их муках, и теперь каждый в какой-то степени страдает от сизифонии и тантализации. И то и другое — проблемы современной жизни. Мы говорим о грубых предвестниках гамлетовского «Умереть, уснуть». Мы говорим об Эдипе и ему подобных. Мы говорим о начале нашего Западного Образа Жизни. О путешествии героя со всеми его превратностями. Но главным образом мы говорим о превосходстве собственной личности: «Теперь я вижу, как превзойти себя. Так говорил Заратустра». Мы говорим о Талосе,[4] первом в мире роботе с единственной замкнутой жилой, разносящей кровь по всему его телу. О нервничающих богах, которые вглядываются во мрак сомнительного будущего и видят, что кончится все очень скверно. Мы говорим о реальных вещах, о безумии, которое наложил на нас античный характер. Потому что они так ужасны, эти белые античные города, с их священными правителями и полным отсутствием телевидения. Мы говорим о беспорядке, царившем на земле до наших дней, с их удобствами, с их грубостями и остротами, без которых жизнь была бы невыносима. Нет больше плавных переходов Одиссеева красноречия — мы слышим вокруг лишь односложное хрюканье, визг и ругань. И если конец готов у нас еще до того, как появилось начало, мы старательно отпихиваем его. «Уходите, уходите, дорогой мистер Конец, мы пока еще здесь, в начале». Но старина Конец тоже кое-что знает. Ладно, ладно, детишки, бормочет он, не моя вина, что дар слова был отдан в мое распоряжение, что тем самым я могу нынче, когда пир еще в самом разгаре, заставить вас остановиться с куриной ножкой, застывшей у самых губ, и рассуждать о смерти и склепе. А в склепе холодно и сыро. Там ходят женщины в черном с пурпурными губами, и пришли они туда вовсе не для того, чтобы постирать, как Эвридика, и так оно и идет, все эти разговоры и веселье.