Николай Басов - Ставка на возвращение Страница 5

Они обрадовались третьему «разговорчивому» соседу и нарассказывали кучу баек про место, где Рост оказался. Некоторые были несомненной неправдой, вроде той, что в этом трюме иногда возникала какая-то слабо светящаяся ипостась, которая умела выводить заключенных из камер. Причем все запоры оставались целенькими, а сам заключенный оказывался дома, там, где его захватили в плен, или купили на невольничьем рынке, или вывели из колбы для превращения в раба. Другие могли быть правдой, вроде рассказов, как, накурившись какой-то особенной травы, надсмотрщики врывались в тюрьму, бегали между камерами и расстреливали из пистолетов всех, кто попадался им на глаза.

Но что более важно, спустя еще дня три Рост вдруг выяснил, что в угловой камере их отделения находился не кто иной, как… Шипирик, бегимлеси, пернатый его соглядатай, как он когда-то думал, а на самом деле друг и сослуживец.

Посредством переговоров, передаваемых другими заключенными, с Шипириком удалось обменяться кое-какой информацией. Пернатый, как оказалось, не поддался «изменению», которое устраивали пурпурные пленникам, взятым во время памятного боя у Россы. Выяснилось, что так теперь называли тот континент, на котором волей случая оказался Боловск. И что напрямую ассоциировалось с Россией, с русскими, наиболее привычным и явственным самоназванием людей как расы в мире Полдневья.

Вместо того чтобы умереть в результате попытки изменить его, Шипирик только потерял часть своих перьев, что составляло его главное огорчение, и сильно ослабел. Теперь он едва мог подниматься со своего тюфяка и даже говорил таким голосом, что не мог принимать участия в переговорах между камерами.

Рост же рассказал ему, что приключилось с ним, описал, как он «вернулся», и попросил Шипирика припомнить, сколько времени они находятся на Валламахиси. Шипирик не очень хорошо ориентировался во времени, но ему казалось, что они провели тут уже два года или даже больше.

А потом за Ростиком пришли. И вместо того чтобы сбросить в маслянистую воду, набитую хищными викрамами, отвели на участок, где… в больших, почти чистых чанах выращивалась какая-то грибковая культура, которую все называли молдвун. И приказали ему приниматься за дело наравне с другими рабочими, из которых «измененных» рабов было уже не очень много, не больше трети. А время от времени попадались даже пурпурные гиганты, нанятые сюда за плату, то есть свободные.

Это оказалось восхитительно. Потому что тут можно было хоть каждый день мыться свежей, холодной и чистой забортной водой, тут выдавали темно-зеленые комбинезоны, не идущие ни в какое сравнение с хламидами, в которые обряжали рабов на гидропонике, и тут почти не дрались надсмотрщики, да и самих надсмотрщиков оказалось немного.

Но прошло не менее месяца, прежде чем Ростик понял, почему на него вдруг свалилась такая благодать. И тогда он стал думать о том, что с ним произошло, немного по-другому.

Как-то в каптерку, где Ростику выделили небольшую лежанку на трехъярусных нарах, где спали те, чей социальный статус не слишком отличался от положения рабов и куда обычно подавали пищу во время кормежки, ввалилась группа из трех пурпурных солдат, в форме, сжимающих свои ружья так крепко, что у них вполне по-человечьи побелели костяшки пальцев. Ими предводительствовал низкорослый губиск, тоже в форме и боевом шлеме, который он не снимал перед окружившей его «рабочей скотинкой», пусть даже и пурпурной.

За ними семенило целых пять местных рабочих, все из свободных, исполняющих обязанности то ли бригадиров, то ли ответственных за чаны, в которых выращивалась грибковая культура. Все были на взводе, и причиной тревоги являлся Ростик собственной персоной.

Увидев его, наслаждающегося горячим молдвуном, который определенно напоминал жаренные с картошкой грибы, лишь слегка приправленные какой-нибудь горчащей травкой, низкорослый губиск вытянул свой стек, зажатый в непомерно большом кулаке, и требовательно спросил:

— Он?

Рост, разумеется, уже давно вскочил, вытянулся и делал бездумно-равнодушное лицо, что у него теперь происходило автоматически.

Вопрос был задан на едином, и не понять его было невозможно. Зато потом бурный обмен мнениями пошел на языке губисков, который Ростик тут же решил про себя непременно выучить, потому что не было в его положении ничего более глупого и даже опасного, чем не знать язык тех, кто решал его судьбу, решал даже, жить ли ему на свете или нет. Но неожиданно вся гурьба пурпурных снова перешла на единый.

— У него самые значительные показатели по производству, — высказалась какая-то пурпурная дама, которая в этом цеху отвечала за многое, в частности, за своевременный подвоз пищи. — Он один с чана снимает больше, чем двое-трое других рабочих с пяти других чанов.

— Ага, значит, он работает на одном чане, тогда как трое наших обслуживают пять? — ядовито поинтересовался низкорослый.

— Нет, — отозвался кто-то другой из бригадиров, — ты не понял, офицер… — Дальше он что-то добавил на языке губисков. — Он один работает на трех чанах и дает продукции больше, чем душ десять наших.

— Вот как? — офицер похлопал стеком по сапогу. — Выходит, он полезен городу? — Он еще подумал, признался: — Вот и на гидропонике говорили, что на тех лотках, которые обрабатывал этот тип, урожай созревал быстрее… Хотя они там тупые все, количественного определения этим прибавкам не сделали, но все равно разницу в производительности заметили.

Вот как, мельком подумал Ростик, оказывается, я для них ценный производственник… Хотя как это у него получалось, он не знал, даже не догадывался. А потом ему в голову пришла другая мысль — как бы он ни маскировался, он бы все равно не сумел долго оставаться незаметным, как остальные рабы. Получалось, он сделал правильно, признавшись, что «вернулся».

— Он агрессивен? — спросил офицер. — Выражал нежелание работать или обвинял кого-нибудь в том, что его обратили в раба?

— Ни разу, — резковато, чуть быстрее, чем требовалось, высказалась все та же пурпурная тетка, что и прежде расхваливала Роста. — То есть я хотела сказать, он наоборот — самый спокойный из этих… странненьких. Ну тех, кто не из наших.

— Да? — офицер осмотрел его еще раз. И Рост вдруг отчетливо понял, что он раздумывает, не приказать ли этому слишком необычному военнопленному уроду раздеться. Все-таки не приказал, обошелся комментарием: — Мне говорили, раньше он загорал на свету гидропонных ламп, стал почти не отличим от наших… — Снова незнакомое слово на языке пурпурных. — Теперь, как вижу, побелел, по крайней мере, разница видна сразу, даже если не приглядываться.