Клиффорд Саймак - Большая уборка на Солнце Страница 5

А на страницах финансовой и деловой хроники, шрифтом помельче и поскромнее, были отражены события, кричавшие с первых полос. Множество историй о закрывшихся предприятиях, о рухнувших корпорациях, сообщения о спаде в торговле, растущей безработице и бездействующих заводах и фабриках.

Триста лет назад цивилизация рухнула под одним лишь давлением собственной надстройки. В пожелтевших стопках газет содержался не весь рассказ, но остальное легко было додумать.

— Весь мир свихнулся, — сказал Герб.

— Ага. Как тот парень, что сиганул.

Все было ясно как день. Спад в экономике, растущая безработица, жестокое налогообложение, чтобы платить пособия безработным и попытаться вернуть процветание, а владельцы собственности были не в состоянии платить такие налоги. Порочный крут.

Герб рылся во мраке у картотеки. Потом снова вышел на свет, перепачканный пылью с головы до ног.

— Там пачки лет за двадцать-тридцать, — сказал он, — и мы взяли самые свежие. Но вот что я нашел позади картотечного ящика. Наверно, она туда упала, и никто не потрудился вытащить.

И протянул мне старую измятую газету, такую хрупкую от возраста, что я испугался, как бы она не рассыпалась в пыль от одного лишь прикосновения.

— За картотекой был всякий хлам, — сказал Герб, — другие газеты тоже. Тоже старые, но эта древней всех.

Я взглянул на дату: 16 апреля 1985 года.

Этой пожелтевшей газете было почти пятьсот лет! Она вышла из типографии всего лишь через тридцать пять лет после нашего с Гербом отправления в будущее!

И все эти годы лежала позади картотеки. Ящик картотеки большой и тяжелый, а уборщики в газетных редакциях никогда не славились аккуратностью.

И что-то меня все время тревожило. Негромкий шепот в глубине мозга, где-то у основания черепа, все твердил и твердил, что надо кое-что вспомнить.

Я швырнул старую газету на стол и подошел к окну. Большая часть стекол была разбита, а уцелевшие покрыты таким слоем грязи, что стали совсем непрозрачными. Сквозь выбитую секцию я выглянул наружу.

За окном лежал город — почти такой, каким я его запомнил. Башня Джексона еще стояла — самое высокое строение там, в 1950-м, но теперь над ней возвышались три или четыре других. Шпиль старого собора исчез, и я пожалел об этом — шпиль был довольно-таки симпатичный. Я частенько смотрел на него в это самое окно сквозь туманную морось дождичка ранней весной или призрачную кисею первого снегопада. Шпиля недоставало, но башня Джексона была на месте, равно как и многие другие узнаваемые здания.

И все они выглядели очень одинокими — одинокими и недоумевающими, словно пес, которого спихнули с кресла, а он-то считал его своим собственным. Окна их пялились на свет пустыми глазницами, не оживляемые ни единым огоньком. А краски домов выцвели и пожухли, стертые прокатившимися над ними годами.

Уж лучше бы города не было, сказал я себе. Уж лучше бы бомбежки сравняли его с лицом земли. Потому что, как это ни ужасно, разрушенный город можно понять и принять. Но невозможно ни понять, ни примириться с городом, просто брошенным умирать в одиночестве.

А люди?!

При мысли о них я почувствовал, как мороз пробегает по коже. Неужто все они стали такими, как старик Дэниел Бун? Мы видели, как живет его семья, и это отнюдь не самый привлекательный образ жизни. Эта люди скатились в прошлое, забыли печатное слово, извратили старые истины и историю человечества, сплетя их в сумасбродные легенды.

Понять, как это случилось, довольно просто: вытащите из-под цивилизации ее экономические костыли, и уж тогда бед не оберешься. Сперва будет бессмысленный вандализм и еще более бессмысленное разрушение, порожденное пламенем классовой ненависти, а когда после оргии разрушения ненависть угаснет — возникнет ярость, и еще больший вандализм, и снова ненависть, но порожденная яростью.

Но как бы низко ни пал человек, он вновь поднимался на ноги — такова его природа; он всегда был упрямым малым.

Но, как видно, в этот раз встать на ноги человек не сумел. Цивилизация, известная нам с Гербом, рухнула лет триста назад — но человек до сих пор спокойно жил в тени своего прежнего величия, не испытывая вдохновения при взгляде на вздымающиеся в небеса блоки обработанного камня.

Что-то тут не то. Что-то пошло чертовски наперекосяк.

Кружащаяся в воздухе пыль щекотала мои ноздри, и я вдруг почувствовал, как горит пересохшее горло — мне хотелось пива. Если б я только мог по-соседски забежать к Датчмену…

И тут меня словно пыльным мешком накрыли — выплыла та штука, что весь день вертелась на грани сознания.

Я вспомнил лицо Билли Ларсона и его шевелящиеся от волнения уши, когда он подскакивал от нетерпения изложить байку про солнечные пятна.

— Боже мой, Герб, до меня дошло! — с криком отвернулся я от окна.

Герб скривился — по-моему, он решил, что я свихнулся.

— Теперь я понял, что случилось, — сказал я. — Надо раздобыть телескоп.

— Слушай, Майк, если у тебя…

Но я прервал его восклицанием:

— Это солнечные пятна!

— Пятна?! — выдавил он.

— Наверняка не осталось ни единого.

Моя догадка оказалась верной.

Пятен на солнце не было — теперь оно было огромным огненным шаром без единого темного пятнышка.

На поиски у нас ушло целых два дня, пока среди хлама на месте бывшего ювелирного магазина мы не отыскали мощный полевой бинокль. Большинство магазинов и складов были обобраны до нитки. Похоже, сперва, после падения правительства, грабительские набеги совершались только время от времени, а потом начали грабить уже систематически.

— Герб, в словах Билли что-то есть. Много пятен — и на дворе веселые времена. Пятен нет — и все идет наперекосяк.

— Ага. Билли был довольно сообразителен. Знал науку, будь спок.

Я отчетливо представил Билли, каким он был там, утром — глаза горят, уши шевелятся, а сам он пламенно толкует о пятнах на солнце.

Он говорил, что Уолл-стрит следует за солнечными циклами. Пятен много — и наступает деловой бум, а нет их — все летит к чертям.

Я вспомнил, как спросил его, что будет, если издать закон против солнечных пятен. Сдается, кто-то таки протащил этот закон через парламент.

В это трудно поверить, но факты налицо. Вот она, история — лежит заплесневелыми кипами в редакции «Глобуса». В этих статьях рассказывается, как мир сошел с ума, когда бизнес сел на мель, о летящих в тартарары правительствах, об ордах голодающих, стирающих с лица земли нацию за нацией.

Я сжал голову руками и застонал. Мне бы теперь бокал пива — Луи так ловко запускал их вдоль стойки — холодненькие, покрытые пышной шапкой пены. Но пиво тут исчезло целые столетия назад. А все из-за солнечных пятен!