Георгий Гуревич - Мы - с переднего края Страница 5

Люди творят на переднем краю,

Там, где поют и планеты куют. Эй, шоферы, везите горы,

Вы, маляры, красьте бугры!

Ты, машинист, выравнивай страны,

Рой котлованы под океаны! Ты, садовод, сажай леса! Ты, истопник, грей полюса! Молотобоец, бей сплеча, Куй планету, пока горяча!

Пели хором, кричали, кто петь не умел. Сама невеста, забыв, что ей полагается сидеть грустно-задумчивой, кричала, дирижировала, размахивала воображаемым молотом. Очень изящный был молотобоец в белых кружевах.

Даже Дитмар заулыбался, желая внести вклад в радость, вытащил радиограмму, помахал над столом:

- Приятное сообщение, товарищи. Утвержден окончательный проект Олимпа. Высота тридцать три километра. Мы будем выкладывать самую высокую гору в солнечной системе.

И все заахали, заговорили разом.

- Тридцать три километра?

-- Самая высокая? На астероидах не выше?

- Там вообще не поймешь, что считать горой.

- Но он высунется в стратосферу, наш Олимп. Там дышать нельзя будет.

- Нет, это великолепно! - восхищался Гена. Космический Олимп в венце облаков под звездным небом. Гигантская статуя Пегаса на самой вершине. На нее садятся увенчанные лаврами...

- ... плешивые старики и толстые бабы, - подсказал Хозе.

- Плешивых и толстых не будет на Поэзии. Все будут молодые или идеально омоложенные.

- Кроме Пегаса, нужна пропасть, - не унимался Хозе. - Как в древней Спарте. Чтобы неудавшихся поэтов сбрасывать тут же в пропасть. И на дне ее памятник неизвестному поэту. Гена, друг, у тебя есть шансы первым занять там место.

- Смейся, смейся! Я уверен, что ты и сам начнешь писать стихи, прожив на Поэзии лет пять.

- Я не проживу тут пять лет. Моя муза - Клио. Как только сложат горы здесь, переберусь на Историю. Вот где будет настоящая жизнь, заповедник геройства! Долина Рыцарей, океан Моряков, страна Подпольщиков, материк Красной Армии! Прошлое не возродишь, но хотя бы подражать будут двадцатому героическому веку. Дитмар, поедем на Историю?

- Нет уж, мы с Кирой наездились. Построим Олимп и двинем на старые планеты. Куда-нибудь на Венеру. Поживем там на покое до омоложения.

- Врет, врет! - закричала Кира. - Всю жизнь обещает, а сам тянется все дальше и дальше... - И, обняв тебя, зашептала: - Милая, не верьте мужчинам, у них космический запой, они влюблены в даль, в неизвестность и бесконечность. Для них чем страшнее, тем лучше. Вы девушка с волей, с характером. Придерживайте Яра, пока он вас слушает... Пускайте корни на Поэзии и оставайтесь тут. А то будете, как я, метаться по Вселенной - от мужа к детям, от детей к мужу.

И позже, когда раскрасневшиеся гости оставили нас, ты обвила мою шею и сказала, улыбаясь:

- Крепко я держу тебя, Яр? Будешь слушаться?

- Приятный человек Кира. И все они чудесные здесь, правда? - сказал я.

Я сказал так потому, что чувствовал себя ответственным. Я привез тебя сюда, на край света, и отвечал за все на переднем крае: за смерчи и вулканы, за стихи Гены и за мрачность Хозе.

- Они милейшие. Однолучевые только, - сказала ты.

Муза, дорогая, а как же мы на переднем крае можем не быть однолучевыми? У вас там, на Земле, четырехчасовой рабочий день. В полдень вы бежите к морю, ныряете с аквалангом, потом в драматический кружок, потом в телеуниверситет. А наши моря еще вигают в атмосфере, крутятся горячими смерчами. Кто будет играть на сцене, кто будет зрителем в городе Олимпвторой, где проживает шесть человек? Мы варимся в собственном соку. Если из шести один пишет посредственные стихи, все шестеро будут их обсуждать. Самое интересное, самое увлекательное, самое необыкновенное тут - работа. И как же необыкновенно работали обыкновенные люди переднего края!

Я помню свой первый вылет... через день после приезда. Я сказал, что мне, как наладчику, нужно посмотреть кибы в работе. Мы вылетели втроем: Гена, Хозе и я. В двухместном самолете было тесновато троим. Я сидел сзади, скрючившись, упираясь коленками в кресло Хозе. Так и не мог вздохнуть полной грудью до возвращения.

Как только распахнулись ворота ангара, самолет ворвался в воющую мглу. Вокруг грохотало, свистело, ревело, кружились серые, бурые и светящиеся от электрических разрядов смерчи. Самолет швыряло, как лодочку на волнах. Стало жутковато. И впоследствии всегда мне было жутковато в первую минуту. Уж очень велика была разница между нашей станцией-скорлупкой и этим беспокойным, неуютным миром.

Но юное лицо Гены было только внимательным, не беспокойным. В сарабанде вихрей он не терял равновесия, уверенно пробивал тучи, дождевые и пылевые. И я, глядя на него, взял себя в руки, стал рассматривать нагромождения скал за фонарем и на экране. На экране даже удобнее было рассматривать, потому что скалы подцвечивались там условными тонами - ярко-красными, голубыми, желтыми...

- Каменоломня, - заметил Хозе через некоторое время.

Я увидел вздыбленную гряду. Здесь плита налезла на плиту, образовала ступень в полтора километра высотой, некоторое подобие Крымских гор, нависших над Черным морем. Правда, моря еще не было у их подножия.

- Здесь океан будет, островная гряда ни к чему.Помеха теплым течениям. Вот мы и срезаем ее под корень, - пояснил Хозе.

Самолет между тем вился над грядой, описывая круги. То взмывал к синему небу, то опускался к пестрым, разбитым трещинами утесам.

- Что ты мудришь? - крикнул Гена. - Давай с края, по порядку.

Хозе серьезно кивнул. В воздухе он не насмешничал. Тут они были равны: командир самолета и командир киб.

Хозе надел на руки медные браслеты с колечками для каждого пальца и вытянул кисти рук, словно собирался играть на рояле. Его движение тотчас передалось кибампилам, они оторвались от брюха самолета и спикировали. На экране я увидел два треугольника - синий и красный. Напряженно глядя перед собой, Хозе чуть пошевеливал пальцами. Он мысленно управлял кибами, каждой в отдельности. Мчались, обгоняя самолет, усиленные биотоки, и кибы послушно поворачивали вверх или вниз, вправо или влево.

- Резать! - сказал Хозе отрывисто.

Это он голосом подал команду пилам. Кибы вонзились в грунт - одна у подножия, другая на плоскогорье. Я затаил дыхание. И на Земле я видел, как пилят скалы, как взрывом поднимают горы. Но тут резали не горы, а поле тяготения, уничтожали притяжение.

И вот на моих глазах край гряды начал отслаиваться, зазмеилась трещина, разделяя плоскогорье, крайняя гора приподнялась, как будто под ней вздулся пузырь... и вдруг, потеряв вес окончательно, с грохотом оторвалась от подножия.

- Хороший кус, кубика на четыре потянет, - заметил Гена с удовлетворением. Кубиком он называл кубический километр, три тысячи миллиардов тонн.

- Домой! - скомандовал Хозе, резко сжимая кулаки.