Антон Гикиш - Одиночество с Вергилием Страница 5

Роман расплакался. Звери его напугали. Я включаю видеостену. Вергилий рассерженно предлагает нам познавательную программу, объясняющую, как дело дошло до катастрофы и электромагнитной смерти земли. Предлагает биоэлектронную модель жизни.

Но Роману хочется развлечения. Нового какого-нибудь. Вергилий уступает и представляет развлечение.

И снова: экосфера, биологические циклы, солнечная энергия, манипуляции с генами, неконтролируемые ядерные процессы. Ни слова о людях, которые все это открыли, описали, изучали, разрабатывали.

Напрасно ищу в памяти компьютера что-нибудь о законах человеческого общения. О сути человечности. Об отношении людей к природе, космосу, друг другу. Вергилий может предложить кассеты лишь об оптимализации точек зрения, о взаимных пределах свободы и терпимости в отношениях меж индивидуумами и народами в целом. И ничего больше. Все очень логично и рационально. Но радиоактивный мир смерти у нас под ногами как раз нелогичен.

— Почему я должен тебя слушаться, папочка?

— Потому что я старше.

— Как это — старше?

— Я больше прожил, больше видел.

— И я хочу быть старшим.

— Будешь.

— Я хочу прямо сейчас!

— Сначала доешь кашу.

В модуле исправно работают циклы жизнеобеспечения и воспроизводства продуктов. Но слова Мораль я так и не обнаружил в блоках памяти компьютеров.

Я выпросил у Вергилия кассету с Данте. Только звукоряд, без изображения. Данте напомнил мне, что Чистилище — оплот мысли, самосовершенствования и надежда.

Когда Роман засыпает, выбрасываю таблетки и отдаюсь бессоннице, в мое сознание вливается боль, безлюдье уничтоженного мира и мое одиночество. Каждую ночь я тщетно вожусь с кнопками и сенсорами, с экранами, прослушиваю все диапазоны в поисках живой души. Кого-нибудь из шести миллиардов. Сколько из них выжило? Что с моими детьми? На экране — серпик Луны. Вспоминается летняя ночь, парк старого замка, который я рисовал давным-давно. Разгоряченное лицо молодой женщины, выбежавшей из подвала, где пылал камин. Мы с ней говорили о других мирах, странном их молчании. Чувствовали себя в этот миг причастными к мировой истории. Девушка мимолетно прикоснулась ко мне, и я до сих пор помню это прикосновение. В небе светила Луна, потом облако закрыло ее.

И ничего этого уже не существует?

Существует один лишь землянин, вот он, рядом со мной. У Вергилия есть для него любая одежда и обувь. Малыш помаленьку вырастает, а я понемногу умираю на орбите.

Куда подевались все спутники и орбитальные станции? Сгорели? Невидимые лучи? Этакая звездная, война? Тишина, медленное умирание и проклятый неутомимый компьютер, ожидающий у адских врат, когда на Земле придет в норму радиация.

Я ненавижу тебя, Вергилий.

Вергилий — бог. Так считает Родион. Вергилия невозможно увидеть, его можно лишь слышать. У бога есть свои обряды. Это ежедневные обследования бога и нас, тесты. Стереотипные вопросы и ответы. Роман заучил их. Повторяет, как литанию: Вергилий могуч. Он указывает нам, что нужно делать. Бдит денно и нощно, регулирует силу освещения, управляет сменой дня и ночи.

Меняются лишь лозунги дня. Каждый день имеет свой лозунг. Это все Вергилий. Десятки психологов с учеными степенями и с бору по сосенке собранных философов трудились, чтобы насытить программу лозунгами, которые помогут нам выжить: ЭТО УТРО ПРИНЕСЕТ НАМ ЖЕЛАЕМОЕ… С УЛЫБКОЙ ЛЕГЧЕ ШАГАТЬ… ВСЕГО ЦЕННЕЕ ГОСПОДСТВО НАД САМИМ СОБОЙ… СЕГОДНЯ Я СВОБОДНЕЕ, ЧЕМ БЫЛ ВЧЕРА… ЖИВЕМ, ИБО ЖЕЛАЕМ… ЧЕЛОВЕК СОВЕРШЕНЕН…

Вот так. Роман открывает глаза. Вергилий, этот недоучка, всемогущий и всеведущий компьютер, подбрасывает нам изречения философов прошлого, как кости, подсовывает надерганные где попало искаженные обрывки.

— Я храню все, что заложено в моей памяти. Оберегаю тебя. Ты обязан исполнить свою миссию, если доживешь.

Нестерпимо хочется, чтобы лазерные орудия испепелили нас и заставили умолкнуть этого всеведущего бандита.

— Вергилий разрешил нам полетать, — ликует Роман. Робот БАИ надевает на него скафандрик.

Сначала Вергилий выдвигает анализаторы. Окружающий космос чист, как слеза.

— Идем купаться! — прыгает от радости Роман.

Наша купель — космос. Плаваем в пространстве возле модуля. Он громаден, исполинский выпуклый конус. Голова у меня кружится. Я никогда не, перейду в ту веру, что исповедует Роман. Ни за что.

Мы долго плавали в пространстве. Роман визжал от восторга, так что дребезжали мембраны в скафандрах. Я же грустил по другому живому существу. По женщине. Беатриче, где ты?

Я обогнул модуль, чтобы посмотреть на Луну и Марс. Никаких признаков жизни.

Земля под нами уничтожена самое малое на восемьдесят процентов.

Вергилий анализирует причины гибели Земли. Нарушение законов. Объективных законов природы. Он подробно раскладывает все по полочкам. Анализирует. До катастрофы не дошло бы, если… На экранах вспыхивают уравнения, чертежи. Романа забавляет их пляска. 40 процентов на долю нарушения экологического равновесия, 60 — на долю человеческого фактора, 22 процента на случайности — нервные стрессы, фрустрацию, неодолимую агрессивность. Я хочу отключить лекцию, но Вергилий не дает. Виной всему — непорядок, вещает он. История — это прежде всего организованность.

Прямо-таки эпохальное открытие…

Я зажмуриваюсь, затыкаю уши. Вергилий поет хвалу организованности. Все, о чем он говорит, давно исчезло, погибло в корчах и пламени.

Лицо мне сводит гримаса гнева и беспомощности. С трудом удерживаюсь от слез.

Роман озабоченно смотрит на меня, потом принимается щекотать:

— Не спи, папа!

Развиваем бурную деятельность.

— Пора переходить к следующему этапу программы. Будешь исследовать возможности заселения Земли.

— Я один должен ее заселять?

— С малышом.

— Без женщин?

— Женщины предусмотрены, — говорит Вергилий. — Вспомни о зародышах в гибернаторах.

Меня тошнит. Хорошо, что малыш спит.

Головастики. Ночью снятся головастики, маленькие, черные, хвостатенькие. Мальчишками мы их ловили в илистых лужах по берегам озера в Ставнице. Несли их домой в баночках, наигравшись, выпускали в ручей.

Прогулка. Космическая купель.

В уши вонзается пронзительный звон.

— Тревога! Тревога! Возвращайтесь к модулю! — кричит компьютер.

Возвращаемся. Робот БАИ принимает у нас скафандры, и я бросаюсь к пульту.

Сигналы. Включаю А-1.

На экране — молодое женское лицо. Ирена.

Девушка, которую я встретил на вернисаже давным-давно, которой писал из Замка творчества, что рисую ее по памяти.