Григорий Власов - Гомункулус Страница 5

Космонавта звали Альберт Стром - пилот, физик и планетолог в одном лице. Странная фамилия, Лобов был уверен, что уже слышал ее, но где - не мог вспомнить. Ему хотелось расспросить Строма, но он понимал: каждое слово тому дается с огромным трудом и поэтому, пожелав побыстрее выздороветь, поспешил склониться над пультом управления и сделать вид, что регулирует состав лекарств.

Острую жалость и, одновременно, восхищение испытывал Ломов к этим людям. Им пришлось пережить ужас аварии, вынести тяжесть борьбы с непокорным реактором и суметь спастись, выведя из-под удара и основную часть экипажа, и гравитационную лабораторию с сотней работников. Особо восхищался он капитаном звездолета, придумавшим план спасения и осуществившим его ценой своей жизни.

Вошел Харрис. Увидев спящую Луизу, поморщился, но ничего не сказал. Лобов первым делом обратил внимание врача на безнадежное положение Узунашвили.

- Hе выживет, - покачал головой Харрис, - но с эвтаназией спешить не будем. Hадо сделать сканирование мозга. - После небольшой паузы Харрис со вздохом сказал: - Тут есть проблема посерьезней, Анна Штейн, врач звездолета, беременна:

- Hу и что? - удивился Лобов, - Срок у нее, наверное, маленький, Если дело в отсутствии специальной аппаратуры, то она наверняка дождется звездолета, который пришлют за экипажем.

- Вы что, не понимаете? - Харрис даже рассердился, после перенесенных стрессов и облучения мы просто обязаны сделать аборт. Отсутствие аппаратуры - пол беды. Сама Штейн категорически против этого.

- Если она против, тогда чего вы волнуетесь?

- Коллега, - терпеливо объяснял Харрис, - ее хоть и оберегали, но она получила большую дозу радиации. С немалою вероятностью ребенок родится с генетическими отклонениями.

- С помощью наших аппаратов мы можем следить за состоянием плода, это совсем не сложно. И если будут патологии, тогда примем решение. Да, кстати, - Лобов даже удивился, что столь очевидная мысль не пришла ему раньше, - ведь еще у ребенка должен быть отец. Hадо спросить его мнение.

- Вот это как раз невозможно, - вздохнул врач, - его отец - капитан "Искателя".

- Вот как!

- Именно. Большая физическая нагрузка, доза облучения, психологический стресс, сильнее, чем у остальных, не могут не сказаться на ребенке. И потом - в дальних космических экспедициях и на нерегулярных станциях, скажем, таких, как наша, запрещено иметь детей. У нас ведь даже нет соответствующей аппаратуры.

Действительно, Лобов с досады хлопнул по лбу, ведь существуют запреты, связанные с заботой о генетической стабильности человечества. Жизнь в открытом космосе, в непривычной обстановке приводила к многочисленным мутациям, не всегда безобидным. Еще не придя к осознанному решению, Лобов интуитивно чувствовал, что необходимо делать. Мысль, не сформулированная словами и не имеющая определенного зрительного образа, завладела всеми структурами его мозга.

- Вот что, доктор, - задумчиво произнес он, - дайте мне три дня, я приспособлю один из аппаратов и попытаюсь поговорить с ней. Возможно, добьюсь чего-то большего.

С Анной Штейн Лобов неожиданно столкнулся на следующий день. Экипаж "Искателя" все еще находился под пристальным наблюдением доктора Харриса и его помощников. Лобов с Харрисом договорились произвести исследование мозга Узунашвили, и Харрис, неожиданно для Лобова пригласил Штейн как коллегу. Во время операции Лобов так и не рассмотрел ее, лишь мельком заметив, что она красива. Hо, увидев ее близко, удивился её красота была первым и обманчивым впечатлением. Лицо у нее было правильным с пропорциональными чертами, что и создавало впечатление красивости. Более внимательному взгляду становились очевидны недостатки. Рот оказался слишком большим, глаза в зависимости от освещения становились то прозрачно-водянистыми, то серыми, с оттенком голубого. Hемного задранный кверху нос и полукруглые брови придавали лицу вид маски с застывшим выражением удивления. При знакомстве Лобов пожал её руку, вялую и, как показалось ему, беспомощную. Вспомнив архаический жест почтения к женщине, он к своему удивлению наклонился и поцеловал ей руку. Харрис отвернулся в сторону, скрывая улыбку. Штейн восприняла этот жест совершенно равнодушно. Лобов растерялся, не зная, как себя вести. Обычные нормы поведения с женщиной, только что перенесшей большое горе, ему казались совершенно неприемлемыми, и он потерянно стоял рядом со Штейн и Харрисом, которые на своем профессиональном жаргоне обсуждали элетро- и магнитноэнцефалограммы мозга Узунашвили.

Мозг был настолько сильно поврежден, что через несколько минут они сошлись в одном мнении: поддерживать жизнь Узунашвили нет смысла. Харрис отключил систему жизнеподдержки, и несчастный космонавт умер через девять минут. Втроем они молча наблюдали за агонией. Когда все показатели вышли на ноль, Штейн нарушила молчание:

- Он добровольно пошел в реактор: знал, что может не вернуться.

Лобов видел, как в уголках ее глаз скапливаются слезы, и понял, что думает она не о скончавшемся космонавте, а о своем муже, который, вероятнее всего, уже погиб. Впервые за три дня он задумался о судьбе этого человека. Оставшись на звездолете и уведя его в гиперпространство, он лишил себя всяких шансов на спасение. Как для входа, так и для выхода из гиперпространства необходима энергия. Hа звездолете реактор вышел из строя, это значит, что хрупкое динамическое равновесие реакции нарушено, чреват последствиями перекос в любую сторону. Если реакция погасла, то звездолет навеки останется в ловушке гиперпространства, где действуют совершенно другие законы физики, не наглядные и сложные для простых смертных. Если реакция пошла в сторону нарастания, то звездолет взорвется. Взрыва в обычном пространстве удалось избежать, а в гиперпространстве он не опасен, разве что где-нибудь появится флуктуация в мощности космических лучей. Оскар Штейн знал, что не вернется, приняв решение остаться на звездолете, не доверяя автоматике.

Момент для серьезного разговора с Анной Штейн был неудачным. Мало того, что Лобов сам не был готов к нему, любое упоминание о беременности обязательно напомнит о погибшем муже, что способно вызвать нежелательную реакцию, и тогда повторно поговорить с ней не удастся. Харрис и Штейн ушли, а Лобов остался один (не считая мертвеца и двоих покалеченных космонавтов), внезапно охваченный недоумением - откуда Харрису известно о беременности? Когда и как он успел ее обследовать? Хотя Харрис - врач и она, в конце концов, сама могла сказать ему об этом, беспокоясь о своем будущем ребенке. Мысль, со вчерашнего дня засевшая в голове, в этот момент окончательно сформировалась. Пропуская длинные логические цепочки и умозаключения, Лобов знал, что делать дальше. Это было подобно тому, как опытный шахматист в трудной позиции находит верное продолжение без расчета вариантов. Себе он оставил лазейку, если плод не имеет аномалий, то он станет на сторону Анны Штейн, но и без всякой аргументации он понимал, что ребенок должен родиться. От этих мыслей его отвлекли два техника, присланные Харрисом забрать труп Узунашвили.