Стенли Вейнбаум - Черное Пламя (сборник) Страница 5

Прошел год, и снова замелькали рядом иссиня-черные косы маленькой Ванни. Возмужавший Поль, с манерами, приличествующими выпускнику, прогуливал даму по школьным коридорам; и она по-прежнему улыбалась при встрече с Эдмондом. А он, отметив несколько рассеянное выражение ее лица, вспомнил, что этим летом Ванни похоронила отца.

А в библиотеке их дома на Кенмор-стрит, все так же курил его стареющий отец. Некогда столь дальновидно приобретенные акции, увеличившись в числе, стали приносить вполне приличествующий безбедной старости доход, позволив, ради покойного существования в тени, оставить практику. Джон все так же не признавал автомобили как средство передвижения, бранился, вспоминая суету Лупа, и читал консервативную “Дейли Ньюс”. В Европе уже два года шла война, и седовласый филантроп отправился за океан в твердой уверенности к Рождеству вернуть солдат из окопов. После избирательной гонки, когда чаша весов в течение нескольких дней склонялась то в одну, то в другую сторону, на второй срок был избран прежний президент.

И на фоне этих исторических событий в тихом доме в Кенморе прекрасно уживались отец и сын Холлы. Старый Джон был вполне удовлетворен сдержанностью и склонностью к одиночеству единственного сына, усматривая в этом признаки трудолюбия и серьезности намерений. И Эдмонд был доволен, что никто не вмешивается и не нарушает размеренный покой его досуга. Вечера они проводили за чтением и иногда беседовали. Беркли и Юм были давно отправлены на полки, и теперь Джон корпел над великой “Критикой” Канта, ну а не признающий романы Эдмонд страницу за страницей перелистывал тома “Британники”. Его мозг, не упуская самой малой подробности, как губка впитывал поток знаний, но поток сей был не систематизирован и случаен, ибо при малом жизненном опыте бывает весьма затруднительно определить, что имеет практическую ценность, а что носит характер пространственных, теоретических рассуждений. Таким образом, старый Холл, не имея опоры в простых знаниях, был погружен в мир философии, а молодой подбирал в беспорядке разбросанные кирпичики знаний и складывал из них постройку, не имевшую в своей основе никакой философии.

И годы проходили, как слоны на параде — хвост к хоботу, хобот к хвосту. Эдмонд поступил в Университет, где перед ним открылись такие же широкие возможности пребывать в одиночестве, как и в розовые годы детства. В мире воевали, потом закончили воевать, но все это отразилось на забавном семейном укладе дома Холлов в несколько меньшей степени, чем “гуверизация”, заем Свободы и “лишения” вегетарианского дня. Мир зализывал раны, а Эдмонд Холл вступал в трепетную пору юности.

Избрав медицину как свою будущую специальность, Эдмонд вновь погрузился в рутинное существование с единственным маршрутом между домом и аудиториями. Университетский городок располагался в предместье Чикаго, и так как старый Джон продолжал скептически относиться к авто и двигателям внутреннего сгорания, то до места наш молодой герой добирался весьма прозаическим способом — на городском трамвае. Первый год пребывания на медицинском факультете по сути своей оказался повторением уже виденного и слышанного в школьных стенах. Где-то рядом совершенствовался в английской литературе Поль, и, встречаясь, они бегло кивали друг другу, а сам профессор Варней читал Эдмонду курс лекций. Эдмонд не испытывал особого интереса ни к одному из предметов первого курса, но медицинский факультет не баловал своих студентов правом широкого выбора. Правда, был изученный с необычайной легкостью французский.

Скуку второго курса несколько скрасили лекции по физике профессора Альфреда Штейна. Маленький еврей со светлейшей головой был в ту пору уже знаменит, и его исследования электронных потоков открывали двери в мир неизведанного. За неистребимым акцентом и толстыми стеклами профессорских очков Эдмонд увидел живейший ум, дар предвидения и был слегка польщен тем, что направление профессорской мысли совпадает с его собственными заключениями.

В тот год на его горизонте снова появилась Ванни, и в тот же год тихо скончался старый Джон. Эдмонду в ту пору исполнилось двадцать, и он превратился в изящного молодого мужчину, со странным блеском янтарных глаз. Его угрюмый дядюшка Эдмонд взял на себя труд до совершеннолетия племянника побыть его опекуном и управлял не слишком обильной недвижимостью с неожиданной изворотливостью. Эдмонд не расстался со старым домом в Кенморе и расплывшейся, краснощекой Магдой, вот уже двадцать лет бессменно руководящей их хозяйством.

Вот так и плыл по жизни, забавляясь невероятными возможностями своих двух сознаний, тонкий, с печатью мрачной загадочности на лице человек по имени Эдмонд Холл. И еще читал, проглатывая огромное количество томов из всевозможных областей знаний, но никогда рука его не касалась художественных романов. Учение давалось ему с невероятной легкостью, и он витал в университетской колыбели знаний, как одинокий, загадочный дух с огненными глазами, чьей телесной оболочки никто не замечал, и к кому никогда не обращались вне стен аудиторий. Разве что Эванна Мартен, со своей неизменной копной чудесно сверкающих черных волос, время от времени перебрасывалась с ним ничего не значащими, короткими словами приветствий.

А он не ощущал бремени одиночества, ибо видел перед собой картину города и Университета и был вполне удовлетворен собственным обществом. И все с большей силой охватывало его чувство презрения и ощущение превосходства над окружавшими его существами. Видеть только одну сторону вещей! Не представлять, что означает возможность перебрасываться мыслями в пределах своего собственного “Я”! Не догадываться о существовании явлений, которые просто невозможно описать словами! Неудивительно, что люди ведут этот жалкий, стадный образ существования!

В двадцать один Эдмонд вступил в права наследства. Доходы оказались вполне достаточными, позволяли не отвлекаться на прозаическое, и он внес лишь легкие штрихи в финансовую политику старого Джона. Правда, не отказал себе в удовольствии стать обладателем длинного серого и достаточно дорогого родстера: проявления механического совершенства и законченности всегда влекли к себе его странную натуру. Машину Эдмонд водил с какой-то сказочной ловкостью, чувствуя себя за рулем на удивление легко и свободно. Его тонкие, нервные пальцы-щупальца, казалось, были созданы для управления сложнейшими механизмами, и, сливаясь с несущимся чудом, он с восторгом, каждой клеточкой плоти ощущал себя продолжением этого механического совершенства. Порой он выбирался за город, находил там свободную от дорожного патруля проселочную дорогу и мчался по ней с захватывающей дух скоростью, все умение вкладывая в борьбу с неожиданностью поворотов и изгибов дороги.