В. Бирюк - Рацухизация Страница 50

Она так интенсивно трясла меня, так старалась вытрясти из меня правду о моём происхождении, образовании, национальности, партийности и вероисповедании… Уселась верхом мне на живот, дёргала меня за плечи. А вот ручки мои шаловливые… которые, кроме как на её бёдра — положить некуда, оставила без внимания. А ведь я предупреждал: у меня была неделя воздержания. Это сколько ж разиков я пропустил? Надо, надо догонять. Восстанавливать общий счёт и улучшать собственную карму.

Тем более, что её седловка на моём животе… конкретно — её промежность на моей нежной коже чуть ниже пупка… прикосновение её ног к моим бокам, конкретно — шлюсами и шенкелями… и завораживающее движение её грудей перед моим носом… конкретно — туда-сюда…

Как бы ты не седлал лошадь — седло сползёт вперёд, на нижние лошадиные рёбра. Там её, подпруги — место. А вот когда вместо жеребца — мужчина, а вместо седла — женщина… Она тоже сползает. Но — вниз. Пока не наденется. Там её, подруги — место.

Агафья крайне растерялась. Удивилась, заволновалась. Попыталась сняться, уперлась мне в грудь руками, но я держал крепко. Потом чуть отпустил и, когда она приподнялась, снова осадил на… на место. На место подруги. И ещё раз. И ещё.

– Гапа, как тебе так?

– Как… как на колу. Глубоко и твёрдо. О-ох.

Я остановился, давая время привыкнуть к новому для неё положению. Агафья чуть отдышалась и стала осторожно осматриваться по сторонам, потом с интересом принялась разглядывать меня сверху, наклоняя голову то к одному, то к другому плечу.

– А ты… ты отсюда… непривычно смотришься. И опочивальня твоя… Иначе… О, а у тебя за иконой паутина, и угол не метен.

Она села прямее, поморщившись мимоходом от внутренних ощущений, прикрыла соски ладонями и принялась с удивлением крутить головой, рассматривая комнату в трепещущем свете лампадки.

– Интересно-то как… Как-то… по-взрослому… Не так, как с подушки. И ты — совсем другой. Ну, сверху вниз-то.

Она хихикнула:

– Лысенький, молоденький. Будто дитя малое на постели. Титьку пососать хочешь? Ха-ха-ха! Чудно. И чего теперь?

Я осторожно подсунул свои ладони под её. Чуть сжал её груди и осторожно потянул вверх. Она неуверенно, непонимающе послушалась, подчинилась моему движению.

– А теперь — поехали!

И мы поехали. Поскакали. Постепенно увеличивая размах и скорость этого… «аллюра». Я, честно говоря, не ожидал сколько-нибудь выдающегося результата — слишком непривычно для девушки. Но ей всё непривычно! При таком непрерывном потоке инноваций каждая последующая всё более воспринимается уже как норма. Что позволяет сосредоточиться на собственной реакции. А не на глупостях типа: «хорошо ли я выгляжу? Правильно ли я подскакиваю? В той ли тональности брякают мои серьги?…».

В какой-то момент она оскалилась, плотно зажмурила глаза и, рыча и мотая головой, устроила такой… галоп. Видимо, вспомнила какой-то запомнившийся персонаж из личной жизни, на котором очень хотела… верхом поездить.

Потом упала мне на грудь и чуть слышно сообщила:

– Всё. Я умерла.

Впрочем, «умерла» — ненадолго. Устроившись поудобнее на моём плече, смущённо попросила:

– Ваня, ты… ты про эти наши игры… не рассказывай никому.

Не понял. Это вообще не мой стиль. Дела постельные — не тема для обсуждения. Нет, я понимаю, бывают экстремальные ситуации: в суде, в больнице, в церкви, на телевидении, в соцсетях… Но так-то болтать… мне не свойственно.

– Не говори никому. Люди… завистливы. А уж бабы-то… Ежели узнают, что я на тебе верхом ездила… Съедят. Да и тебе худо будет. Уважать перестанут, насмехаться начнут. А уж мне-то… Ой, Ванечка, стыд-то какой. Ведь не можно бабе сверху быть! Ведь от господа заповедано: муж в дому голова. А ежели голова в… внизу… Грех-то какой! Забьют меня, Ванечка, до смерти. Заклюют, утопят… Тебе-то, чёртушка мой миленький, твой… не к ночи будь помянут — поможет, выведет. А мне погибать.

Посопела в шею и задорно добавила:

– А и ладно! После такого… сладкого — и смерть не страшна. Я теперь — баба настоящая. Да ещё и непростая! Такого попробовала! С самим чёртом… кувыркалась! На Звере Лютом — каталася! Ха-ха-ха! У тебя — вся вотчина под седлом, а я — на тебе верхом! Не, точно с зависти все полопаются! О-ох… Ты не обижайся — я сейчас посплю малость.

И она мгновенно засопела.

Забавно. Я как-то не думал, что эта позиция так… неприемлема аборигенам. А оно-то оказывается для туземцев — выражение крайнего разврата, нарушение исконных устоев. С отсылками к Святому Писанию, к основам семейного уклада и социальной организации общества.

«Бабе сверху быть неможно!». Точка. Абсолютная истина. Нарушение карается всеобщим презрением в отношении мужчины и обвинением в разврате и ведовстве в отношении женщины. Оба «отношения», силами православной церкви и святорусского общества, переводятся из моральной плоскости в материальную. Панночка из «Вия» тоже ездила верхом на парне. Концовка известна: недоучившийся философ забил девушку поленом до смерти.

Кажется, только в «Декамероне» аббат-бенедиктинец применяет эту позицию, причём исключительно из соображений техники безопасности и в целях снижения травматизма:

«он взобрался на постель монаха и, взяв во внимание почтенный вес своего достоинства и юный возраст девушки, а может быть, боясь повредить ей излишней тяжестью, не возлег на нее, а возложил на себя и долгое время с нею забавлялся».

Монах, подглядывавший за процессом, честно сообщает аббату:

«Мессере, я еще недавно состою в ордене св. Бенедикта и не мог научиться всем его особенностям, а вы еще не успели наставить меня, что монахам следует подлежать женщинам точно так же, как постам и бдениям. Теперь, когда вы это мне показали, я обещаю вам, коли вы простите мне на этот раз, никогда более не грешить этим, а всегда делать так, как я видел, делали вы».

«Отмазка» принимается аббатом без изумления. Включая равноценное отношение к сексуальной позе и к обрядам католической церкви.

Вывод: даже в весьма продвинутой части европейского общества — среди монахов-бенедектинцев, в наполненной культурой и прогрессом Италии, с начинающимся уже Ренессансом, столетие спустя после моего «сейчас»,… — такая поза широким массам неизвестна, считается сакральной, требует специального разрешения духовного наставника и начальника.

В христианском средневековом мире позиция «дама сверху» — жёсткое табу. Что вызывает яркие чувства. Неважно какие: восторг ли от собственной смелости, ужас ли от неизбежности наказания… Главное: переживания — сильные. Крепкий шнурок на человеческой душе.

«Запретный плод — сладок» — давняя христианская мудрость.