Олег Дивов - Русская Арктика 2050 (сборник) Страница 53

Со следующим пинком стихии плашкоут, чуть не заржав, встал на дыбы, и по заледеневшей его поверхности все, что было на нем, благополучно съехало в море. Как чашки с подноса. Из людей там имелся, по счастью, только я один – докеры и мои матросы успели заранее улепетнуть на берег. А буксир сумел встать носом к волне и кое-как перевалить через нее. Делать нечего, ушел я вниз, в холодную муть, а сверху наплыл плашкоут и безжалостно отсек мне выход на поверхность. Соображал я в таких обстоятельствах мало и обрывочно, но догадался: если даже он отплывет назад, то его вскоре бросит обратно – в итоге меня раздавит, как клопа, едва всплыву.

Шум и ярость стихии наверху, холод и мрак пучины внизу, есть отчего запаниковать. И в самом деле несколько секунд я полоскался в дикой панике. Но затем пульс вдруг разгладился, я ощутил глубинный покой окружающего меня пространства. Оно будто растворило меня, тогда и забрезжила искра где-то в моей сердцевине, следом другая, третья; они стали подниматься от крестца по позвоночному столбу и далее к конечностям, давая им импульс. Наконец я поплыл вбок, почти не думая о дыхании и холоде. Одолел метров двадцать и выплыл там, где плашкоут не смог бы уже убить меня при всем желании. Голос мой булькающий был полностью заглушен шумом лютующих волн, но через минуту кто-то, приметив среди барашков мою голову, распознал ее как человеческую. Я ухитрился поймать линь, брошенный с припая, и меня вытащили. Затем наступила фаза лечения народными средствами, что не нуждается в дополнительном описании.

По завершении рейса взял отпуск по состоянию здоровья. Собственно, мне и так бы дали отпуск, навигация-то закончилась. Но я был уверен, что здоровье мое пошатнулось, и стал ходить по врачам, причем все медленнее и все более шаркая ногами. К каждой ноге, да и руке, спустя неделю хождения было словно привязано по пудовой гире. И врачи, как бесплатные, так и платные, находили у меня новые и новые болезни. Цистит, простатит, гастрит, радикулит, геморрой; ладно, на этом остановимся. А в душе все более кристаллизовывалась грусть. Потому что когда, как не в отпуске, вспомнить, что по большому счету я одинок? Нет у меня подруги дней суровых или чего-то вроде.

Товарищи и собутыльники вряд ли засмеются моим шуткам, потому что они, в общем-то, давно их знают, да и своих шуток у них предостаточно. Но она, единственная, засмеялась бы, сто пудов. Вряд ли матросы, не говоря уж о боцмане и штурманах, обрадуются моим отеческим наставлениям, а вот детишки, родись они от нее, единственной, наверняка бы приняли их с благодарностью. И если я, вообразив себя художником-маринистом, нарисовал бы свинцовую воду Баренцева моря, ультрамарин Карского, плавучие льды моря Лаптевых, смахивающий на сахарную вату туман в Восточно-Сибирском море, да еще как расцветает тундра в июле, слабо и робко, а ее ласкает незаходящее мягкое солнце, то мои картины, может, выставили бы в фойе ДК моряков. И там на них никто б не обращал внимания, торопясь за пивом в буфет. Лишь она одна, единственная, всплеснув руками, назвала бы меня одаренным и наготовила пирогов с грибами, моих любимых.

Что ж! Камин затоплю, буду пить…

Хорошо бы собаку купить.

Черт, и это не годится; из трех бунинских пунктов только один исполним; даже собаку не с кем оставить, когда в рейс уйду.

И вот, поддавшись ходу этих мыслей, загрязненных влечениями и страстями, которые согласно махаяне рано или поздно создадут неправильный омраченный мир вокруг меня, я вспомнил о том, что оставила мне Инга – адресок на Рижском взморье. И с каждым новым днем отпуска я все больше думал, а не навестить ли мне эту невесть откуда взявшуюся дамочку, непонятно на кого работающую, не прочитавшую ни одной хорошей книжки, вроде тех, что стоят у меня на полке… А не появиться ли у нее в гостях сюрпризом, тем более что она сейчас должна вернуться домой со Шпицбергена?

В итоге я поехал, точнее, полетел. На самолете, потом на автобусе, до того самого Рижского взморья, где не бывал уже тысячу лет, и за это время там точно не стало многолюднее и веселее. А последние метров триста прошел пешком – воздух морской, целебный, впрочем, у нас в Арктике ничуть не хуже.

Дело уже к вечеру, моросящие сумерки. У подъезда ее дома, если я не ошибаюсь номером, стоит машина, здоровенный универсал. Зуб даю, что не ее автомобиль. Хотя квартал приличный; здесь и немцы, купившие дома на памятном взморье, и нетрудовые мигранты из Москвы-Питера, желающие проживать поближе к своим счетам в офшорах, и некоторые рижане, имеющие заграничный доход, но у Инги наверняка должен быть малолитражный хетчбэк.

На моем внутреннем светофоре зажегся красный свет. Лучше сейчас не звонить в переднюю дверь и вообще не маячить со стороны фасада. Попробую-ка я заглянуть с задней стороны дома. Постройки в этом квартале стояли впритык, тесно, так что мне пришлось обогнуть ряд коттеджей, чтобы попасть во двор и оказаться у Ингиного дома с тыла. Тут стояла скромная «маздочка» – хетчбэк, как и ожидалось. С обратной стороны у дома имелся черный вход, а еще оконце подвала – незапертое и даже приоткрытое; может, через него ходит гулять киска, и хозяйка дома посчитала, что человек не пролезет. А вот я, такой худой после всех переживаний последнего рейса, протиснулся, хотя и пришлось несколько сплющиться.

Внутри отсутствовал стол для пинг-понга и прочие спортивные прибамбасы, зато имелся ящик с инструментами для работ по дому: здоровенные ножницы, плоскогубцы и так далее, бессмертный по своей работоспособности холодильник «ЗиС – Москва» 50-х годов, плюс куча старых книг советских изданий; надо полагать, наверху их не осталось. Даже захотелось прикарманить Крапивина, но вовремя вспомнил про «облико морале». Выйти из подвала можно было лишь одним путем. Я стал подниматься по ступеням лесенки, ведущей на первый этаж.

И вдруг увидел ноги спускающегося сверху человека – не ошибиться, ступни здоровенного мужлана размером сорок четыре, такие не занимаются науками и прекрасными искусствами; к тому же я заметил ствол. И сразу принял решение: согнулся и вперед, чтобы дернуть на себя эти ноги, ухватив за щиколотки. Мужчина, навернувшись, хоть и ударился головой о ступеньку, однако не отключился, только выронил свой «глок». Нет, я не кинулся поднимать пистолет. Противник, назовем его так, как раз ухватился за перила, чтобы встать.

Через секунду он с недоумением смотрел на свою руку, пробитую ножницами и пригвожденную к перилам. Рот его раскрылся для крика, но крикнуть не успел. Я уже подобрал пистолет и вмазал гражданину по темечку – пару раз, для верного отключения света в голове.