Владимир Савченко - Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта Страница 53

II

— Все-таки Меняющаяся Вселенная название не из самых удачных, — сказал Пец. — Это мы впопыхах. Разве наша обычная Вселенная не меняется? Только что темп не тот.

— Ну… давайте: Быстро Меняющаяся Вселенная, — предложил Корнев. — БээМВэ.

— Марка немецких мотоциклов, — поморщился Валерьян Вениаминович.

— Событийная Вселенная, — подал голос Любарский, — эСВэ!

— Ага, это уже ближе! — поднял палец директор.

— Мерцающая Вселенная, — сказал Александр Иванович. — Тогда и название менять не надо: MB и MB.

Все трое негромко посмеялись.

Кабина замерла на предельной высоте. Корнев выключил ненужные приборы, их подсветки и индикаторы погасли, установилась полная темнота. И в ней они увидели, как «мерцания» над прозрачной крышей кабины расплываются, образуют в ядре сплошной колышущийся блеклый комок — и как он тускнеет, растворяется в ночи.

— Та-ак, — с досадой молвил Корнев, — прибыли к самой паузе.

…Это было первое, что установили: существование неких Вселенских циклов. Пец, поклонник древнеиндийской философии, отождествил их с «кальпами», циклами миропроявления, Днями и Ночами первичного вселенского существа Брахмо (он же Брама и Брахман). При взгляде с крыши они следовали 10–12 раз в минуту — когда чаще, когда пореже. При этом яркие выразительные «мерцания» составляли малую долю цикла. В черных глубинах ядра (как правило, всякий раз на новом месте) зарождалось округлое голубоватое сияние; оно расширялось, охватывало изрядную часть ядра и одновременно накалялось; равномерный накал вдруг свертывался в ослепительные «вихринки» «штрихи» и «вибрионы» — в галактики и звезды. Затем, посуществовав, все рассасывалось и исчезало во мраке паузы. На высоте, куда они забрались, она могла тянуться сотни часов.

— Придется пятиться, здесь не пересидим. Не отработано это у вас, — с неудовольствием заметил Валерьян Вениаминович.

— Есть, капитан! Виноват, капитан! Исправим, капитан! — по-боцмански рявкал Корнев, нажимая кнопки и щелкая тумблерами.

Александр Иванович, как ни странно, не ввязывался в дискуссии о природе «мерцаний». Во-первых, он давно раскусил Мендельзона — что для того выставление поперек всему своего мнения было способом самоутверждения, а в какой мере это способствовало истине и делу, Бор Борыча не волновало. Во-вторых, для самого Корнева вопрос не был открытым: с первых слов Пеца на совещании он уверился, что в Шаре именно галактики и звезды, что там живет и дышит Вселенная — Вечность-Бесконечность!

Тогда он комментировал новость весело, со смехом. Но это был что называется видимый миру смех сквозь незримые ему слезы. В душе было холодное кипение. Не он, создавший аэростатную кабину и первым поднявшийся в ней к ядру, пришел к потрясающей расшифровке «мерцаний», даже не Толюня, не другие питомцы, а случайный астрофизик в компании с Пецем. Опять унавозил почву для других! «Занесся, самообольстился, почил на лаврах! — думал Александр Иванович, бледнея от гнева на себя. — Я, мол, такой-сякой значительный, кабинет имею, персональную машину, орден, секретарей… Значит, умный и все постиг. Куда к черту! Вот и получил. И перед глазами ведь было! Телескоп в кабине установил — чтобы экранную сеть за Шаром разглядеть. Не Вселенную, а проволочки за ней, мелкач распро…ный! — Думать так было чуть ли не физически больно, но он истязал себя дальше. — А ведь сам себе внушал — на пути из Овечьего после той грозы: насчет безграничной смелости мысли, которой только и можно познать и покорить Шар… помнишь, гнида, помнишь?! И, выходит, не хватило ни смелости, ни мысли, ни воображения. Ух, ты!..»

Словом, ушибла и его Меняющаяся Вселенная, она же Событийная и Мерцающая. С того дня серыми стали для Александра Ивановича еще недавно заполнявшие его душу проблемы башни; в ядро Шара уносились его мысли и мечтания.

— Слушайте, — говорил он и на НТСах, и Пецу или другим руководителям, и в лаборатории MB (которая чем далее, тем больше становилась думающим клубом, куда каждый приносил суждения и идеи), — слушайте, но ведь Шар со всеми своими тысячами физических мегапарсеков внутри — все-таки шар. Компактное пространственное образование поперечником четыреста пятьдесят метров. Мы его уловили проволочными сетями, приволокли сюда, привязали канатами к трубам. Можем, если пожелаем, отвязать, таскать — как детки разноцветные пузыри на Первомай… Со всеми Вселенными, что в нем, понимаете?

— Так уж и можем, — возражал Зиид или кто-то из архитекторов, — а башня?

— А что башня? Аккуратно поднять Шар вверх — она и не шелохнется. Останется стоять дура дурой. Она принадлежит Земле. А галактика в ядре принадлежит Шару. А он принадлежит нам!

— Ты куда гнешь, скажи прямо? — не выдерживал Васюк-Басистов или кто-то еще.

— А туда и гну, Толюнчик (или Буров, Бармалеич, т. п.), что раз мы по-настоящему открыли Шар, надо по-настоящему его и осваивать. Ускоренное строительство, всякие испытания и проекты в НПВ — семечки, пройденный этап. Этим мы доказали, что в неоднородном пространстве-времени работать и жить можно… в чем, кстати, никто особенно и не сомневался. Теперь надо внедряться в Шар!

— Как? — вопрошали. — Запускать в него спутники? Космонавтов?

— Здесь картина тяготения неблагоприятная для запусков, — замечал Мендельзон или кто-то из его отдела. — Запустить, собственно, не штука, только обратно не вернется.

— О чем вы говорите, товарищи? — тревожно озирал всех Альтер Абрамович. — Надо заказывать космодромное оборудование? Пусковые ракеты? Космические корабли «Союз» и орбитальные станции «Салют»? Вы это всерьез?..

— Действительно, о чем вы говорите! — широко раскидывал руки Корнев. — Видите, какое у вас ординарное мышление: в самый обрез для однородного пространства — да и то на рядовых должностях. Ракеты, спутники!.. У нас должен быть с в о fl путь к звездам — к нашим звездам!

— Какой?! — вопрошали.

— Ну вот, пожалуйста! — Теперь Александр Иванович вскидывал руки и очи горе. — Да если бы я знал, то зачем тратил бы время на неинтересные разговоры с неинтересными людьми, домогался бы от вас проблесков мысли!.. Надо думать, искать и найти этот путь!

А для этого и мне, и вам, и даже Валерьяну Вениаминовичу, который вот сидит молча, но, я уверен, глубоко взволнован своим вторым открытием Шара, — всем необходимо перестроить свое мышление. В том именно плане перестроить, что Шар — и чепуховина размером в полкилометра вместе с сетями и башней, и необъятный мир чередующихся во времени вселенных. Должно что-то открыться, должно, я чувствую!