Юрий Петухов - ЧУДОВИЩЕ (сборник) Страница 53

В свете свечи на лице Сигулия заиграли резкие тени. И снова на Даброгеза смотрели безучастные глаза распятого префекта. Сколько он уже встречал таких глаз!

— Ты не просто солдат, ты не в охрану наниматься пришел, — сказал вяло Сигулий, и неожиданно недобрая ухмылка скривила его губы. — А что ты сделаешь со мной потом, после осуществления своих планов?

Даброгез не ждал подобного вопроса. Но был готов ко всему.

— Я верю в твой разум, — сказал он сдержанно, — верю и в то, что ты сам о себе позаботишься. А я, разве я дал повод усомниться в себе? Кто еще вот так, с ходу и начистоту, выкладывал свои намерения перед тобой?!

Сигулий заерзал.

— Я не люблю многословия, говори проще, — сказал он тихо, и маска равнодушия спала с лица, высветив цепкие, колючие глаза.

Даброгез встал — тень от его фигуры заплясала по шкурам. "Мы еще встретимся, вождь. И я не заставлю тебя рыскать по свету в поисках своего места!" Сигулий ждал.

— Ты будешь императором, — сказал Даброгез, склоняя голову, — моя дружина — ядро, костяк. Обрасти его мясом — своим войском, дай телу свое знамя, мой опыт и моя удачливость не подводили меня. Ты будешь императором.

— А ты? Кем ты будешь?

Даброгез сдержал улыбку, опустил глаза.

— Император, надеюсь, не забудет своих друзей.

Сигулий засмеялся, тихо, утробно, будто в брюхе у него что-то заурчало.

— А как посмотрит на это Восточная империя?

Даброгез неплохо знал Восточную империю. Может быть, даже слишком хорошо — три года в воле базилевсов, год в самой Византии, два — в сирийских пустынях. Что двигало рукой равеннских властителей, когда над ними самими нависала глыба? Деньги, золото! В Византии Даброгез почувствовал — что такое порядок, строгость во всем, в мелочах, даже церковь, и та не тянула в свою сторону, внося, как на западе, в государственные дела лишь сумятицу, а служила базилевсам. Там он увидел своих — в Восточной империи не было ни франков, ни алеманов, ни вандалов, зато на каждому шагу встречались уличане, тиверцы, северяне, даже поляне, пытающие судьбу вдали от своих краев. О южных славянах и говорить не приходилось — они составляли большую часть населения, основу империи. Даброгез хотел остаться в Византии, после Рима она показалась ему родной и близкой, но воля властителей бросила его на два года в пески. Позже он никогда не жалел об этом.

Сколько всего осталось в этих песках! Сколько унесено с собой! Тонкая змейка на шее смуглого мудреца и его странные для южанина глаза — синие, глубокие. Смерть, отодвинутая в сторону, когда ей уже ничего не мешало… А может, лучше бы она пришла тогда? Он бы все равно не заметил в забытьи ее прихода. Ну нет, там ли, здесь ли — пускай подождет, успеется!

Даброгез не задержался с ответом — он уже привык жить в раздвоенном сознании, но реальность оставалась реальностью.

— Византия завязла в своем устроении и в подавлении мятежей. Но она тот пример, что стоит подражания, — она не боится варваров, будь их даже в десятки раз больше, это монолит. И он простоит не один век.

— Папа? — Сигулия мучило не праздное любопытство.

— Папа благословит победителя.

Сигулий принялся вышагивать из угла в угол, на дряблом лице появились первые признаки озабоченности.

— Но почему ты пришел именно ко мне?

Даброгез подумал — один лживый ответ может все испортить. А в том, что дело идет на лад, он не сомневался — удача вернулась к нему.

— Я долго мотался по провинциям. Я обходил жалких вождишек, возомнивших себя королями, а клочки земель в несколько стадий — королевствами. Я был и при более могущественных дворах, чем твой, — Даброгез на мгновение запнулся и снова склонил голову в знак уважения к хозяину, — и не скрою, если бы хоть один из них вник в мое предложение, я сумел бы убедить его, и, видят боги, ему не пришлось бы жалеть!

— И ты везде болтал о том же? — губы Сигулия зазмеились в снисходительной усмешке.

— Нет, до этого не доходило. И мои слова — не болтовня.

— А мне, значит, решил открыться?

Даброгез промолчал, теперь его уверения ничего бы не значили. Неужели и тут срывается?!

Сигулий продолжал мерить кривоватыми ножками пол в комнате.

— Я здесь владыка, — сказал он наконец, — а там… что будет там?! Ты любитель авантюр, центурион. А я уже немолод. И я еще, сам знаешь, — он скривился, — не король, увы!

— Есть другой претендент? — спросил Даброгез. Сигулий снова забурчал животом, захлопал тяжелыми веками. Даброгез пошел напролом:

— Решайся, или я буду искать более сговорчивого!

Бурчание затихло.

— Сколько, говоришь, в твоей дружине — сотня мечей? Не густо, совсем не густо…

— От этих мечей ляжет половина твоей армии, — мрачно произнес Даброгез, — можно бы разойтись и дешевле.

— Вот и разойдемся.

Сигулий вышел из комнатушки. Даброгез не успел сделать и шага вслед, как проход загородили две плотные фигуры в доспехах — копья уперлись в грудь центуриону. За спинами стражников маячили арбалетчики, целившие прямо в лицо. Даброгез развел руками, показывая, что он без меча. Локоть заныл, в висках застучало — пески, пески и ветер, яд на конце тонкого, с большую иглу величиной кинжала, смерть, примостившаяся за углом, — слышен ее смех, больно в груди… Они вышли. Плиты застучали под коваными сапогами. Даброгез не смотрел по сторонам. Да никого и не было: ни лысого, обрюзгшего властелина, ни его сановников — и куда только успели подеваться?! Все рушилось. Тонкий вой ветра в ушах, миражи… И зачем он тогда не расправился с синеглазым? Убей он его — и сам бы остался в песках навсегда, под жарким, ласкающим солнцем, и не было бы ничего — ни маеты, ни шатаний, ни унижений, ни позора. Смерть воином, достигшим многого в жизни, не потерпевшим поражения, — вот в этом и была удача! А он-то считал себя баловнем судьбы. Нет, не так это!

Ступенька скользнула под ногой, и Даброгез потерял равновесие, выбросил руку в сторону. Но стена была тоже покрыта слизью — еле устоял на ногах.

— Набрался, гад благородный! — прохрипел за спиной стражник, ткнул в плечо. — Иди, иди!

— Нечего с ними цацкаться! — поддержал второй. — Моя б воля — тут же и порешил бы!

Неохотно растворилась на скрипучих петлях дверь. И Даброгезу показалось, что он ослеп, — недаром темницей зовут. Стоны, грубые выкрики, тяжелое дыхание — все на какое-то время смолкло. Но ненадолго, стоило двери захлопнуться за спиной Даброгеза, и шум возобновился. На нового узника никто внимания не обратил. В дальнем конце подвала во мраке кого-то сосредоточенно и по-деловому били — без суеты, без злобы, будто хлеб жали. Минут пять Даброгез стоял с выставленными вперед руками, прислушивался, давал глазам привыкнуть к темноте. Потом сделал несколько шагов вперед и, не обращая внимания на толчки и возмущение, отбросил от стены двух полусогнутых, взмокших людей — за вороты, не глядя, куда упадут. Он не ошибся — в углу лежал полусумасшедший старик проповедник. Даброгез не видел его лица, глаз, но он сразу узнал несчастного. Почувствовав затылком дыхание, не оборачиваясь, ударил локтем во что-то мягкое, живое, тут же добавил ребром ладони — сзади засипело, захлюпало.