Феликс Дымов - Санаторий Страница 54

Тайга пугала и манила Сильву: резко, больно билось сердце от бесчисленных живых, сверкающих запахов, шире раскрывались длинные, узкие глаза, сильные лапы подгибались — в тайге у Сильвы всегда был какой-то растерянный вид, но все-таки она послушно и неутомимо шла рядом с Хозяином, не забегая вперед и не отставая, хотя обычно ее былое трудно удержать. Хозяин потом частенько замечал с небрежной похвальбой: Сильва бесподобно усвоила команду “рядом”! — и не догадывался, что в тайге он для своей собаки всего лишь нечто вроде цепочки, привязывающей ее к спокойному и привычному миру.

Хозяйка скрыто недолюбливала Сильву. Уж если иметь собаку, думала она, то скотч-терьера или эрделя — шерсть у них не так лезет, а вид более экзотический и престижный. Хозяин приобрел именно лайку, потому что одно время решил, было, распроститься с тесным и душным городом и поселиться в тайге, на худой конец в дальнем пригороде, в собственном доме, колоть дрова, наблюдать пляску огня в печи, а вечером выходить во двор в наброшенном на плечи полушубке, долго смотреть на чистые, ничем не затуманенные звезды; охотиться… Жена, однако, взбунтовалась, и они остались в городе. Хозяин решил, было, перепродать Сильву, но отговорил приятель: подсказал, что на этой неприхотливой собачке можно сделать хорошие деньги, когда она подрастет и ощенится — нужно только подыскать чистопородного партнера. С деньгами у Хозяина всегда было туго. Так Сильва осталась в доме — как вложенный и прибыльное дело капитал.

Она привязалась к людям, хотя они никогда не нежили и не ласкали ее. Но в памяти — невнятно, полузабыто — жил один случай…

Сильва, конечно, не знала подробностей, которые состояли в том, что, когда она была совсем щенком, к Хозяевам приехал на зимние каникулы дальний родственник из небольшого приморского городка — пятнадцатилетий мальчик. Сильву только что привезли, она простудилась в дороге и захворала. Задыхалась от жара, глаза болели и слезились, все время знобило… Хозяйка брезгливо передергивалась, слыша жалобное скуление. Хозяин растерялся. Мальчик все каникулы провел с ней: поил теплым подслащенным молоком с растворенным в нем лекарством, отогревал, завернув в собственный шарф, а на ночь украдкой брал в постель. Именно это запомнила Сильва: горячую, темную тишину в комнате, призрачные белые узоры на замороженных окнах, тоску по теплому материнскому боку и давящий страх, который, однако, оставлял ее, сменялся сонным покоем, когда, еле слышно поскуливая, путаясь в одеяле и простынях, она пробиралась к подушке, сворачивалась клубком, стараясь уткнуться носом в горячее, гладкое, горьковато, но так успокоительно пахнущее, мерно вздымающееся плечо Человека, который — Сильва, не зная названия словам и чувствам, смутно ощущала это — любил ее…

Через десять дней мальчик уехал, на прощание поцеловав Сильву в морду влажными и солеными губами. Он просил Хозяина отдать ему щенка, но к тому времени Сильва уже стала ценным капиталом.

Шло время. Сильва повзрослела. У нее начался какой-то странный период: нового беспокойства, новых ощущений и странной, раздражающей нечистоты, в которой она, однако, ощущала нечто, совершенно изменившее ее жизнь.

В один из дней Хозяйка, насупясь, огрызаясь на Сильву, скатала и убрала с полу большую яркую ворсистую подстилку, с которой всегда гоняла собаку, и завесила тряпками мебель. Сильва слегка встревожилась. И не зря. Через некоторое время появился Хозяин в сопровождении широкогрудой остроухой лайки темно-серого цвета.

Сильва ощутила странную, мгновенную тягу к этому псу — тягу, смешанную с отвращением. В чем дело, она, конечно, не смогла бы объяснить, даже если бы была Человеком, который, как известно, может найти объяснение всему на свете, даже необъяснимому. Но то ли глупо распяленный оскал его пасти, то ли приторный запах, то ли еще что-то заставило ее забраться под стол Хозяина и затаиться там, злясь все больше и больше, коротко, ненавидяще и вместе с тем отчаянно взлаивая и не подпуская к себе огорченного, испуганного кобеля. Так и не подпустила. Хозяйка смущенно смеялась, Хозяин недоумевающе заглядывал в глаза Сильве, а та гнула шею и нервно вздрагивала.

На улице началась жара, потом опять стало прохладно. От листьев, которые уже не шумели над головой, а вяло лежали на земле, шел сырой, острый запах. Ноздри Сильвы раздувались от этого запаха, все время хотелось выть, но не тоскливо, а как-то иначе…

У нее опять началась течка, она опять забеспокоилась, томилась, злилась, вспоминая умильную морду того кобеля. А с улицы неслись запахи, запахи…

Однажды Хозяйка, прихватив всегда дурно пахнущее ведро, вышла в коридор, к некоему утробно урчащему железному сооружению с огромной пастью, вонючей от множества поглощаемых ею отбросов. Сильва подошла к неплотно прикрытой двери. Что-то словно бы толкнуло собаку. Шаг, еще шаг… Ступеньки замелькали под лапами, в темноте нижнего этажа она юркнула мимо испуганно взвизгнувшей тени и выскочила на улицу. Впервые одна, без поводка и Хозяина.

Испуг от непривычной, внезапной свободы несколько охладил ее стремительность, но разбег был уже взят, и Сильва, несколькими прыжками миновав двор, выскочила на бульвар, где часто гуляла с Хозяином.

Еще утром мягко пружинили под лапами прелые листья, а сейчас все было покрыто тонким слоем нежданно и рано выпавшего снега. Страх, одиночество и острое — до щенячьего визга! — ощущение счастья нахлынули на Сильву одновременно, и тут она увидела крупного черного пса с широкой, почти квадратной мордой, с большими круглыми ушами и мощными лапами. Пес стоял невдалеке, под деревьями, с которых изредка падали на нею мягкие, влажные хлопья снега…

Если бы Сильва знала не только повадки, но и образ мыслей Людей, ее не так удивило бы резко изменившееся отношение к ней. Живот ее отвисал чуть ли не до полу, и Хозяйка то и дело норовила неожиданно пнуть ее ногой. Сильва предпочитала отсиживаться в своем углу. У хозяина искать защиты было бессмысленно. Он тоже изменился: не водил больше Сильву гулять, а темными утрами силком выпихивал ее из подъезда, и когда она, тайком, торопливо оправившись прямо у крыльца, дрожа от страха и непонятного стыда, скулила у двери, Хозяин открывал далеко не сразу и всегда с выражением хмурого недовольства на лице. Кормили ее теперь скудно и плохо, но привередничать не приходилось: ведь Сильва была уже не одна.

Именно в этом и дело! “Нагуляв” — по выражению людей “от какой-то дворняжки”, Сильва утратила преимущество, право на которое имеют только собаки “из хороших семей”, гордящихся безупречными родословными и изысканно-породистыми партнерами. Распространением их потомства занимаются клубы собаководства, а хозяева получают немалые деньги. Собака же, раз допустившая, как сказал бы Человек, мезальянс, навсегда скомпрометирована. Ее репутация бесповоротно запятнана. И даже если она понесет в следующий раз от благовоспитанного, чистопородного кобеля, ее дети навсегда останутся париями в обществе собаководов-любителей. Обо всем этом сообщила Хозяину Сильвы директриса местного клуба собаководства: женщина с землистой кожей и тусклыми, как придорожные камушки, глазами, похожая сложением на бульдога, а лицом на беспородную и оттого злую собаку.