Джон Кэмпбелл - Лунный ад Страница 54

Джим Бенделл – агент по недвижимости, и я знал, о чем он будет говорить дальше. Это его любимая тема. Джима по-настоящему беспокоит большое количество свободных земельных участков в нашем штате. Однако расписывая каждому встречному-поперечному прелести наших мест, сам он предпочитает не выбираться дальше черты города. Он попросту боится необжитых районов. Так что я попытался вернуть его в русло начатого рассказа.

– И что же заявил этот парень, Джим? Что он старатель, который не может найти землю для прииска?

Джим поморщился:

– Не смешно, Барт!.. Дело вовсе не в том, что он заявил. Он даже ничего не заявлял – просто рассказал. Понимаешь, он не стал клясться, будто все это правда, просто рассказал. Вот что не дает мне покоя. Я знаю, это не может быть правдой, но то, как он об этом говорил... не знаю.

По его речи я понял, что он действительно озадачен. Джим Бенделл обычно очень следил за своим английским и по-настоящему гордился им. Если он начинает запинаться, значит, волнуется. Примерно как в тот раз, когда принял змею за деревянную палку и хотел сунуть ее в костер.

Впрочем, волнение полностью оправдалось содержанием рассказа.

* * *

Джим подобрал незнакомца, когда начало смеркаться. Вправду, именно «подобрал». Тот лежал футах в десяти от Южной дороги. Сначала Джим подумал, что незнакомца сбили и не остановились. Одежда у него была странная. Похожа на серебро, но мягкая, как шелк. И в темноте слегка светилась... Джим поднял бессознательное тело, уложил в машину и отправился дальше. Предстояло проехать около трех сотен миль, и Джим решил оставить раненого в Уоррен-Спрингсе, у доктора Вэнса. Однако через пять минут тот пришел в себя и открыл глаза. Посмотрел вокруг, сначала на машину, потом на луну.

– Слава Богу! – произнес он.

Его вид Джима потряс. Незнакомец был красив. Нет, скорее тут подойдет слово «прекрасен»... Впрочем, и это не совсем точно... Скажем так: незнакомец был великолепен. Рост – примерно шесть футов два дюйма. Каштановые с красноватым оттенком волосы напоминали тонкую медную проволоку. Широкий лоб, вдвое шире, чем у Джима. Черты лица – изящные, но крайне выразительные; глаза – серые, словно сталь, и большие.

Одежда незнакомца скорее напоминала купальный костюм в паре с пижамными брюками. Руки – длинные и мускулистые, как у индейца. Однако кожа – белая, лишь слегка покрытая золотистым загаром.

В общем, он был великолепен. Самый чудесный человек из всех, что когда-либо встречались Джиму.

– Привет! – сказал Джим. – Попали в аварию?

– Нет... По крайней мере, на этот раз не попал.

Голос у незнакомца тоже оказался изумительным.

Необычный голос. Он звучал музыкально – как орган, но с человеческими интонациями.

– Похоже, мой разум еще не совсем в норме, – продолжал незнакомец. – Я пытался провести эксперимент. Скажите, какой сегодня день, год и прочее... Возможно, тогда для меня что-нибудь прояснится.

– Девятое декабря тысяча девятьсот тридцать второго года, – сказал Джим.

Это сообщение ни в малейшей степени не обрадовало незнакомца. На его лице промелькнула кривая ухмылка.

– Больше тысячи... – задумчиво сказал он. – Не так уж плохо по сравнению с семью миллионами. Жаловаться вряд ли стоит.

– Семь миллионов чего?

– Лет, – спокойно сказал незнакомец, словно это для него ничего не значило. – Однажды я попытался провести некий эксперимент. Или, скорее, попытаюсь... Эксперимент состоялся в три тысячи пятьдесят девятом году. Я занимался тогда исследованиями пространства. Время, как мне до сих пор кажется, – лишь побочный эффект. Все дело в пространстве. Я почувствовал, что поле захватило меня, но не смог вырваться. Поле гамма-эн-четыре-восемь-один, интенсивностью девятьсот тридцать пять единиц Пеллмана. Оно засосало меня, а потом я вынырнул наружу. – Странный человек снова усмехнулся. – Думаю, поле пробило туннель в пространстве до того места, которое будет занимать Солнечная система, – через высшие измерения, превысив скорость света и забросив меня во временную плоскость будущего.

Незнакомец не рассказывал – просто размышлял вслух. Потом он вновь начал осознавать присутствие Джима.

– Я не смог точно настроить приборы, семь миллионов лет эволюции полностью все изменили. И, возвращаясь, слегка промахнулся. Я из три тысячи пятьдесят девятого года... Скажите мне: какое изобретение считается сейчас самым удивительным?

Вопрос настолько ошеломил Джима, что он ответил едва ли не прежде, чем подумал.

– Полагаю, телевидение. Еще радио и самолеты.

– Радио – это хорошо. Тогда здесь должны быть приборы.

– Но послушайте... Кто вы?

– Ох, простите, я забылся! – В изумительном голосе послышались виноватые нотки. – Меня зовут Арес Сен Кенлин. А вас?

– Джеймс Уотерс Бенделл.

– Уотерс? Что это значит? Мне незнакомо подобное слово.

– Ну... Это просто имя. Почему оно должно быть вам знакомо?

– Понимаю... Значит, у вас нет классификации. «Сен» в моем имени означает «ученый».

– Откуда вы, мистер Кенлин?

– Откуда? – Кенлин улыбнулся, и голос его прозвучал медленно и тихо. – Я пришел из мира, от которого нас сейчас отделяет семь миллионов лет. А может, и больше... Они потеряли счет годам. Я имею в виду людей... Все необходимое там делают машины. Ну а до этого я находился в Нева-Сити, в три тысячи пятьдесят девятом году.

Только теперь Джим начал понимать, что перед ним не псих.

– Я был экспериментатором, – продолжал Кенлин. – Занимался наукой. Мой отец тоже был ученым, но в области генетики человека. Я – результат эксперимента. Отец доказал свою правоту, и весь мир последовал его примеру. Я стал первым представителем новой расы.

– Новая раса... – пробормотал Джим. – О Господи!.. Каков же был... Каков будет...

– Каков будет ее конец? Я его видел. Почти... Я видел их, маленьких человечков, испуганных и растерянных. И машины.

– И ничего нельзя изменить?

– Послушайте эту песню.

И Кенлин запел.

После этого Джиму уже не требовались рассказы о судьбе человечества. Он все понял. Он мог слышать голоса будущих людей, странные, скрипучие, говорящие явно не по-английски. Песня звучала в минорном ключе. Она звала, звала и спрашивала, и тщетно искала ответ. А еще в ней звучал непрерывный гул и рокот неизвестных машин. Машин, которые не могли остановиться, поскольку люди забыли, как их остановить. Более того, они напрочь забыли, для чего предназначены машины, – лишь смотрели на них, слушали и удивлялись. Люди больше не умели ни читать, ни писать. И сам язык тоже изменился, так что фонограммы предков ничего для них не значили...