Михаил Грешнов - Эхо (Сборник фантастических рассказов) Страница 56

Но вот — привиделось.

Так думал Гордеев сначала, когда его посетил первый сон.

Небо погасло, рассыпалось звездами. Совсем как в тайге… Гордеев стоит под заснеженными соснами.

Потом он идет назад, приглядываясь к тропинке, — в лесу темно. Почти сталкивается с парой, идущей навстречу.

— Максим Максимович, вы?..

— Ax! — слышится второй голос.

Гордеев узнает Юреньева, лаборанта, и Лизу, своих сотрудников.

— Думаем — кто это? — Юреньев останавливается.

— А вечер-то, вечер!.. — щебечет Лиза.

В лесу уже не вечер — ночь.

— Проходите. — Гордеев уступает тропинку.

Выходит на тротуар. До дома три квартала. И пока идет, Гордеев вспоминает, что было дальше.

Был второй сон — в ту же ночь, что и первый, под утро.

Улица. Широкая, бесконечная под ослепительным небом. Толпа: мужчины, женщины, дети. В середине толпы верховые, с пиками, с шашками наголо, телега, запряженная двумя парами лошадей.

— Везут! Везут!

Из дворов, из мазанок по сторонам улицы выглядывают старики, старухи:

— Везут!..

Гордеев, он же одновременно федька Бич, в толпе вместе с ребятишками-сверстниками, с казаками, и желание у него одно: взглянуть на человека в телеге. Из толпы слышится:

— Степан, батюшка наш!

— Тимофеевич!..

— Ну, ну! — Конвой тесен, грозится плетками.

— Степан Тимофеевич! — Толпа напирает.

А у Гордеева — подростка Федьки — одно желание: хоть глазом взглянуть на человека в телеге.

— Кормилец наш!..

— Сторонись! Сторонись! — Казаки на лошадях прут на толпу.

— Вороги! — несется им в лица. — Погодите ужо!..

— Кто там? — Хорунжий впереди круто поворачивает коня.

— Степан Тимофеевич! — взрывается над толпой.

Казаки взмахивают шашками, люди шарахаются в стороны. И тут Федька на мгновенье видит человека, распластанного в повозке: руки привязаны к брусьям по сторонам, ноги к нижним доскам. Но его лицо!.. Изуродованное, синее от побоев, рот — кровавая рана! И только глаза — зоркие орлиные очи — оглядывают толпу, конвой. Им не больно, глазам, хотя тело — сплошной ушиб. Они ободряют людей, зовут. На миг встречаются с Федькиными глазами. И — чудо: конвой, разгоняя людей, расступился, Федька остается один на один с этим горячим взглядом. Бросается к телеге, вцепляется рукой в деревянный брус.

— Степан Тимофеевич! — Бежит рядом с телегой.

Глаза атамана темнеют, приближаются к глазам Федьки — голова поднимается с окровавленных досок. Губы шевельнулись:

— Живи!..

Удар плетью ложится на спину Федьки, разрывает рубаху. Другой конвойный за шиворот отдирает Федьку от телеги, швыряет в толпу.

Гордеев просыпается весь в поту.

Федька Бич! Это же Федор Бичев, пращур Карпа Ивановича! На Дону есть и хутор Бичев. Может быть, Федор основатель хутора?.. Так и идет линия: Федор Бичев, Карп Иванович. Бабка Гордеева урожденная Бичева, мать из той же семьи. И только он, Максим Максимович, — Гордеев по отцу.

Второй сон ошеломил ученого еще больше, чем первый. Яркостью картины, правдивостью бытия. Гордеев твердо верил: все это было. И сейчас верит. Было с ним и ни с кем другим!..

В то же время Гордеев ищет причину снов. Сопоставляет события; факты: непроветренный шкаф, лаборатория, разговоры сотрудников. Свой разговор с Константином Юреньевым.

Двадцать первый опыт в лаборатории проводил Константин. Работал с вытяжным шкафом. Все это отражено в лабораторном журнале. Пользовался нитроцезином. Но почему об этом в журнале ни слова?..

Когда Гордеев вызвал Константина к себе, тот казался смущенным.

— Вы мне не доверяете? — спросил он Максима

Максимовича, едва шеф заговорил о вытяжном шкафе.

Вопрос был нелеп. Секунду Гордеев смотрел на лаборанта. Лицо Юреньева покрывалось красными пятнами:

— Максим Максимович!..

— Ну что вы, голубчик, — начал успокаивать его Гордеев. — О недоверии нет и речи!

У Юреньева отлегло. Но упрямая складка между бровей говорила, что лаборант не успокоился, и Гордеев, искренне жалея сотрудника, прекратил разговор.

В конце работы, однако, Юреньев сам подошел к нему:

— Я что-нибудь сделал не так, Максим Максимович?

— Надо проветривать вытяжной шкаф, — сделал ему замечание Гордеев.

Кажется, Юреньев ожидал чего-то другого. Но ничего другого Гордеев ему не сказал. О нитроцезине не сказал тоже.

— Простите меня, Максим Максимович. Я вас понял, — извинился Юреньев.

Таковы сны. А может, не сны? Может, реакция организма на перенесенный инфаркт? Бред, который пришел и пройдет бесследно?.. Гордеев отрывается от воспоминаний, сворачивает с тротуара и, усталый, идет к своему крыльцу.

Дома жена, Екатерина Игнатьевна, и двенадцатилетний сын Геннадий смотрят телевизор и на возвращение отца не обращают внимания.

— Катя, — говорит Максим Максимович, — я отдохну в кабинете.

Жена, не отрывая глаз от экрана, отвечает:

— Чай будет через полчаса.

В кабинете Гордеев вынимает из портфеля лабораторный журнал, кладет на стол.

Но сам он к столу не садится, ходит по комнате из угла в угол. Что-то его беспокоит.

Не сны, которые он только что вспоминал. Не записи о двадцать втором опыте. Беспокоит что-то неоформившееся, неосознанное. О неоконченном докладе Совету? Нет. О Юреньеве?

Гордеев замедляет шаги, останавливается посреди комнаты. В голову лезут обрывки фраз, впечатлений. Нет — не о Юреньеве. И все-таки… ищет, нащупывает Гордеев мысль, — неосознанное относится к лаборатории и к работе.

Подходит к креслу, садится. «А вечер-то, вечер!..» Это сказала Лиза на тропинке в лесу. «Максим Максимович, вы?» — Юреньев, тоже в лесу. Гордеев окончательно теряет появившуюся в голове мысль.

Зажечь свет? Гордеев не зажигает. В темноте легче сосредоточиться. Тускло светит окно, выходящее в парк, в лес. Гордеев не отрываясь смотрит в синеву ночи:

— Максим Максимович!..

Это Юреньев — в лаборатории. Гордеев тогда прервал его на полуфразе.

Что хотел сказать лаборант?..

— Макс, — в двери Екатерина Игнатьевна. Щелкает выключателем. — Чай готов.

— Спасибо. — Гордеев поднимается с кресла, подходит к столу, где на подносе дымится чай.

— Спасибо, — повторяет он, хотя Екатерины Игнатьевны в комнате уже нет: она опять в гостиной у телевизора.

Гордеев выпивает чай, садится наконец за журнал. Все здесь прочитано, вызубрено сто раз. Однако?.. Гордееву вспоминается вязкий приторный запах: нитроцезин!..

Максим Максимович поднимает голову: вот что его беспокоит. Сны и нитроцезин!.. Препарат вызвал необычайные сны! Может, случайность?.. Но, позволь, говорит сам себе Гордеев: не было нитроцезина — не было снов. Появился нитроцезин — появились сны. Вывод?