Владимир Савченко - Избранные произведения. Том 1. Должность во вселенной. Пятое измерение. Час таланта Страница 56

— Есть, капитан! — только и выразил свое отношение Александр Иванович, включил систему слежения.

Варфоломей же Дормидонтович и вовсе без слов влип в окуляр телескопа: теперь он был глаз высшей квалификации. Работа пошла. Главный инженер по экранам рентгеновского диапазона обнаруживал перспективные «мерцания», подгонял к ним перекрестие искателя; моторчики привода, завывая на повышенных оборотах, поворачивали белый ствол телескопа с пришпиленным к нему астрофизиком, пока тот не произносил: «Нет, не то. Далеко, неразборчиво. Ищите еще!» Кабину слегка покачивало. Корнев нашаривал в ядре новое ближнее «мерцание».

— Вас не укачало, доцент? — сердито спросил он минут через двадцать.

Наконец Любарский сказал сдавленным голосом: «Ага, есть. Вроде годится. Веду!» Александр Иванович запустил видеокамеру.

Эту запись потом просматривали много раз — краткую, на девятьсот кадров, историю о том, как в глубине ядра рождаются, живут и умирают миры. Без телескопа это выглядело малым световым вихриком, рассеченным перекрестием на четыре дольки. Объектив выделил центральную часть его: бурлящий ком, в котором клубились, меняли формы у делаясь все четче и выразительней, светлые струи. Из самых ярких (остальные расплылись в ничто) свились волокна около колышущихся сгустков. В некоторых выделился сияющий овал-центр. Прочие волокна завились вокруг него рукавами. Так образовалось дозвездное тело Галактики. И — в какой-то трудноуловимый миг размытое туманное свечение в ядре ее и в серединах рукавов начало свертываться в яркие игольчатые штрихи, разделенные тьмой. Это образовались и набирали накал звезды!

«Миг творения! — упивался зрелищем Любарский; сейчас и без динамиков в его душе звучал орган, какие-то хоры вели мелодии без слов. — Поток и турбуленция, звезды — турбулентные ядра в струях материи-действия. Творенция-турбуленция, ха!.. Как просто. Но нет, не так все просто: эта искрящаяся гармоничная четкость, избыточная первичная живость — ведь в потоках жидкости картины турбуленции слабее, размытее, хаотичнее. Да, первичная избыточность — вот слово. От избытка действия возникают миры!»

Звезды-штрихи высасывают туманное свечение окрест. Теперь весь быстро вращающийся вихрь состоит из них. Ядро Галактики набухает голубым вибрирующим светом. Рукава загибаются около него все более полого, касательно — и вот сомкнулись в сверкающий эллипс. Звездные штрихи меняют оттенки и яркость — эти переливы распространяются по эллиптической Галактике согласованной дрожью. Видно: она целое, главный образ Вселенной.

Что-то ослабело, спало в пространстве — галактический эллипс опять раскручивается в вихрь. Рукава его расходятся, раскидывают во вращении своем звездные ошметья — в них по краям тела галактики звездные пунктиры накаляются, вспыхивают сверхновыми, а те расплываются в туманные блики. Они сливаются в волокна и струи теряющей выразительные формы субстанции. Процесс захватывает центральные области — все прощально вспыхивает, тает, растворяется во тьме.

Галактика жила восемнадцать секунд. Звезды в ней — от четырех до четырнадцати секунд.

A в двух соседних с ней вихрях звезды так и не возникли: эти вселенские образы прожили свой многомиллиарднолетний век круговертями сверкающего тумана.

Вверху воцарилась Ночь. Кабина возвращалась вниз.

— Все, как у нас, — задумчиво молвил Любарский, отстегиваясь от кресла-люльки.

Пец вопросительно глянул на него.

— Я о тех двух соседних, — пояснил доцент. — В обычном небе из многих миллионов наблюдаемых галактических туманностей только десятка два на снимках расщепляются на звезды. Мы объясняем это так, что те, в которых звезд не различаем, слишком далеки. Но после увиденного здесь я склонен подозревать, что и в тех галактиках — если не во всех, то во многих — звезд нет. Мы полагаем звезды главными образами Вселенной потому, что считаем главным проявлением материи вещество. Но теперь мы видим, что это не так.

— Крамольный вы, однако, человек, Бармалеич! — молвил Корнев.

— Здесь станешь…

Кабина, колыхая аэростатами, ползла вниз. Вселенная в ядре Шара съеживалась, тускнела. Говорить не хотелось. Под стать увиденному были бы слова и фразы, доступные гениям, их испепеляющие сердца глаголы. Откуда взять такие им — обыкновенным, поистрепавшим речь в быту, на лекциях и совещаниях? Но и отмалчиваться не стоило: заниматься-то этим делом им, уж какие есть.

— Смешение и разделение, — задумчиво сказал Пец, — разделение и смешение. Два акта в вечной драме материи-действия. Разделение — выделение образов из однородного… то есть для нас пустого — пространства. Выделившееся усиливает выразительность свою: четкость границ, яркость, плотность… Так до максимума, за которым начинается спад, смешение, распад, растворение в однородной среде. Возвращение в небытие — если нашу жизнь считать бытием… У этих процессов много подробностей, маскирующих суть, но она всюду одна: разделение — смешение. Все, что имеет начало, имеет и конец. Одно без другого не бывает.

Снова замолчали. Корнев хмыкнул, подоил нос:

— Бармалеич, прокамлайте теперь вы что-нибудь.

— Если позволите, Саша, я продолжу вместо него, — мягко и в то же время как-то величественно произнес директор. — Варфоломей Дормидонтович уже «прокамлал»: сказал слова, которые, хоть их и было всего три, перевешивают все, что мы с вами сказали и скажем: «Поток и турбуленция в нем». Вы, безусловно, герой дня сегодня, Варфоломей Дормидонтович, поздравляю вас. Это многообещающая идея, и даю вам задание исследовать ее. Там есть четкий критерий Рейнольдса для начала бурления — выжмите из него все. Доклад через пять дней. Но пока вы не погрузились в гидродинамику, подкину вам еще информацию. В стихах. Вот первая:

При наступлении Дня из непроявленного все проявленное возникает,При наступлении Ночи оно исчезает в том, что непроявленным именуют.

Имеется в виду День Брамы и Ночь Брамы, стадии в цикле миропроявления. Вторая:

Вначале существа не проявляются. Они проявляются в середине.И растворяются они в исходе…

Обе цитаты из «Бхагаватгиты», «Божественной песни» в древнеиндийском эпосе «Махабхарата». Ему более трех тысяч лет. «Существа» — в смысле «все сущее».

— Вы хотите сказать, — оживился астрофизик, — что этими словами описано миропроявление как вскипание турбуленции в потоке материи-времени?