Тимофей Печёрин - Технофобия Страница 56

Кабинет Иващенко был небольшим и ярко освещенным. Собственно, яркое освещение на фоне полутемного (в конце рабочего дня) коридора, было единственным предметом роскоши, которую позволял себе шеф УБСС. Никаких пошлых узорчатых ковров под ногами, никакой мебели из натурального дерева, никаких кожаных кресел с высокой спинкой, и, тем более, никаких секретарш с внешностью фотомоделей. А также государственных флагов, гербов и президентских портретов. В общем, не было ничего того, что составляло непременную атрибутику высоких кабинетов моего времени.

И все же кабинет не поражал тюремно-подвальным аскетизмом обстановки. Нет, рабочее место Иващенко не было лишено комфорта, но комфорт этот не доходил до нездорового сибаритства и роскошества. С первого взгляда было видно, что в этом месте не царствуют, не просиживают штаны и не почивают на некогда заработанных лаврах, здесь — РАБОТАЮТ.

На стенах снимки, где Иващенко запечатлен рядом с коллегами или членами семьи. Все-таки, железный человек, подумал я о нем с завистью. С виду не старый — а у самого уже и трое детей, и высокая должность. Видимо, ему со второй половинкой повезло — она готова терпеть задержки на работе и озабоченность карьерным ростом.

Простой стол из металлопластика, на нем компьютер с экраном, тонким как лист бумаги, а перед экраном, на незатейливом с виду, а на деле анатомическом, стуле — и сам хозяин кабинета.

— Практикант? — без тени начальственной надменности обратился он ко мне, протягивая руку, — присаживайтесь. Что-то хотели?

Рядом со столом, прямо из пола вырос другой стул, который я, с некоторой опаской, занял. Кажется, Герберт Иващенко вспомнил, что перед ним не просто «практикант».

— Хотел, — ответил я, — хотел задать вам несколько вопросов? Можно?

— Смотря КАКИХ вопросов, — произнес Герберт с капелькой металла в голосе.

— По поводу ситуации на Земле, — пояснил я.

— Ну, вряд ли я могу сказать вам больше, чем вы знаете сами, — улыбнулся мой собеседник, — вы ЖИЛИ на Земле — а мне и нашему Управлению остается только верить вашим словам. Операция «Голем» ведь провалилась, а новых решений по этой планете еще не принято.

— Вот это мне и непонятно. Непонятно, почему часть человечества отправилась осваивать космос, а другая часть осталась на Земле. Непонятно, почему Земля уже сколько-то веков находится в изоляции. Даже ее элита, мастера, не знают о существовании человеческой цивилизации в космосе. Да что там — если верить преподаваемому им курсу истории, полетов к звездам просто не было. Непонятно, почему ситуацией на Земле вы заинтересовались так поздно — несколько лет назад. А до этого, в течение столетий, до нее вам не было никакого дела. Вы знаете?… Ну, да, вы-то, конечно, знаете, что Земля — единственная планета, вокруг которой нет орбитаунов. Даже вокруг Плутона, который и планетой-то считается с большой натяжкой, есть поселения людей, а вокруг Земли — нет. И наконец, мне непонятно, почему вы ничего не знаете о «Фростмэне». Эта организация появилась на Земле в начале двадцать первого века. По любому раньше, чем началось заселение космоса.

Герберт Иващенко помрачнел. А может — погрустнел. С пару минут он молча сидел, положив на стол руки со сплетенными пальцами и буравя меня взглядом. А потом заговорил — медленно и вполголоса, словно опасался нежелательных ушей.

— Что ж, я ожидал, что рано или поздно вы зададитесь такими вопросами, практикант Марков. Как я вижу, вы оказались настолько сообразительны, что этот момент настал скорее «рано», чем «поздно»… Короче, ответ на все эти вопросы один: никакой организации под названием «Фростмэн» никогда не существовало.

— То есть — как? — пораженный до глубины души воскликнул я, забывая о субординации, — но я…

— Наберитесь терпения и выслушайте, пожалуйста, мой ответ до конца. Не было «Фростмэна», зато был век великих потрясений… и открытий — тоже. Земля к тому времени была последним и самым существенным фактором, ограничивавшим развитие цивилизации. Ресурсы планеты были большей частью истощены, ЖИТЬ на ней в принципе, еще было можно, а вот развиваться — нет. И человечество, ценой невиданных усилий, смогло осуществить беспрецедентный прорыв, каким-то чудом объединившись для этой задачи. Созданные в тот период технологии обеспечивали нормальное существование хоть во враждебной природной среде, хоть вообще в космосе. Были решены две ключевые проблемы цивилизации: продовольственная и энергетическая, ну, а следом началось экономическое освоение космоса. Сперва планет Системы Солара, потом систем других звезд.

— Я конечно извиняюсь, — перебил я Герберта, запоздало удивляясь собственной дерзости, — но при чем тут ваш рассказ?

— Я ошибался, — вздохнул тот, — вы не сообразительны, вы просто НЕТЕРПЕЛИВЫ. Не такое уж вредное качество, но… Мне продолжать, или вы неспособны долго поддерживать свое внимание?

— Продолжайте, — ответил я.

— Земля была брошена за ненадобностью и с надеждой, что естественная природная среда, подорванная цивилизацией, со временем возродиться. А мы… Мы продолжали свое развитие — не будучи зависимыми от какой-либо планеты или звезды. Но тот прорыв не прошел даром для общества в целом и для отдельных людей. Возможно вам, как человеку новому, наш общественный уклад мог показаться жестким, и даже жестоким.

— Ну что вы! — замотал головой я, — вы не знаете, что такое жестокость. У вас нет ни голода, ни терактов, ни кровавых войн с тираническими режимами. А еще — концлагерей с пытками и крематориями. Я, по крайней мере, ничего такого не видел.

— Да, вы правы… в некотором смысле. В отличие от ваших современников нам удалось выработать действительно универсальные этико-правовые нормы, найти оптимум между тиранией и анархией, аскетизмом и распущенностью, казарменной дисциплиной и вседозволенностью. Но наша этика кое-кому может показаться негуманной. И даже антигуманной.

— Объясните, пожалуйста — устало и ничего не понимая, попросил я.

— Объясняю. Мы отказались от самоценности человека как биологического организма. Человек ценится не как таковой, а в зависимости от его способностей, умений, знаний, рода деятельности и заслуг.

— И что в этом плохого? — все еще не понимал я.

— Это хорошо, что ВЫ не видите в этом ничего плохого. А теперь представьте себе человека, который всю жизнь много чему учился, но не научился ничему полезному. Человека, который менял места работы как перчатки, но ни на одном из них никак себя не проявил. Человека, который живет на том минимуме, который готово ему предоставить общество, человека, которому не везет с девушками, человека, который много чего ХОЧЕТ, кроме одного — хотя бы ударить для этого палец о палец. Для него наш мир невероятно жесток и никакой концлагерь с ним не сравнится.