Евгений Филенко - Бумеранг на один бросок Страница 57

И тут я понял, что, наверное, не все еще сделал для нее.

Мне пришлось перерыть все старые записи и поминальники, привезенные из дома, прежде чем я нашел почти двухлетней давности визитку. «Что-то в этом мире покажется странным — звони, — вспомнил я. — Запутаешься в самом себе — звони. Зачешется левая пятка и захочет позвонить — звони обязательно». Странным мне за последнее время ничего не казалось. Вернее, казалось, и очень многое… то Мурена вдруг заденет меня литым бедром или не втискивающейся уже ни в одну блузку грудью, то Чучо ни с того ни с сего схватит висящую в моей комнате на стене лютню (точная, кстати, имитация инструмента с известной картины Паррасио «Венера, играющая на лютне, и Купидон», не баран чихнул!) и запоет гнусным голосом что-то амурное… какую-нибудь «лакримозу»… но все эти странности я уж и сам как-нибудь мог объяснить. Для того, чтобы распутывать самого себя, у меня был я сам, а на крайний случай — учитель Кальдерон. А вот левая пятка чесалась давно и сильно.

Сделав звонок, по-мужскому краткий и деловой, я незамедлительно почувствовал, что все же запутался сам в себе. Тормоз — он потому и тормоз, что тормозит. До жирафа потому и доходит на третьи сутки… С одной стороны, я желал помочь Антонии. С другой, она меня об этом не просила и всячески подчеркивала, что в данном вопросе ни в чьей помощи не нуждается. С третьей, я хотел бы для себя убедиться, что история колонии крофтов на Мтавинамуарви — не плод ее буйной фантазии. Хотя сама она не уставала твердить, что вообще лишена воображения, во что не верилось и каковое утверждение с легкостью списывалось на счет ее женского кокетства. Хотя учитель Кальдерон советовал доверять ее рассказам… но тут же обмолвился, что делать это надлежит с большой осмотрительностью. С четвертой, я не хотел бы, чтобы этой историей вдруг занялся кто-то вроде Людвика Забродского. С пятой…

Увы, была еще и пятая сторона, и шестая, а за всеми ними маячила целая манипула пронумерованных по ранжиру сторон.

Меня охватила легкая паника. Рука сама потянулась к пульту видеада, чтобы разбудить учителя Кальдерона.

Но я не стал этого делать. И вот почему.

Мне было почти семнадцать лет, ростом я был выше всех на Исла Инфантиль и, подозреваю, на всем Пиренейском полуострове, через пару лет мне полагалось считать себя взрослым и распоряжаться личным правом устраивать свою судьбу. Давно уже подобало мне употреблять для оценки поступков и деяний собственную голову, которая для того, собственно, и была приделана сверху, а не снизу или, скажем, сбоку.

Я выключил обрыдших «Клоунов», вернул на место Эйслинга с его «Ремедитациями» и занялся морским биоценозом Средиземного моря.

11. Те же и Консул

Обычно я сплю чрезвычайно чутко. Должно быть, Читралекха научила… Приоткрою один глаз, гляну в окно, что там, день или ночь, — и дальше спать… Но сегодня мне показалось, что комната стала намного теснее, чем всегда. И я проснулся в тревоге.

И верно, в комнате было ни стать ни сесть. Потому что в кресле у окна дремал дядя Костя.

Зеленовато-бурое лицо Консула выглядело необычайно умиротворенным. На нем была все та же черная куртка, все та же футболка болотного цвета, и даже затертые джинсы были, кажется, те же самые, что и два года назад. Консул был не из тех людей, что изменяли своим привычкам. Да и сам он не менялся. Мама в редкую минуту откровенности поведала, что при всякой их встрече Консул оказывался в два раза значительнее прежнего. Но, по ее же словам, виделись они в среднем раз в десять лет…

Я встал, стараясь не производить шума, и мне, по скромному моему разумению, это удалось. Но когда, натянувши штаны, я обернулся, то обнаружил дядю Костю вполне бодрствующим.

— Привет, инфант, — гаркнул он, воздвигаясь посреди моей кельи, словно монумент. — Как изволишь видеть, «я на зов явился».[17]

— Это правда? — с места в карьер спросил я.

— Что я стою перед тобой во плоти?!

— Нет… та история.

— Неужели ты не поверил? — хмыкнул он. — Как ты мог усомниться в словах юной девы?! Воистину, падение нравов среди молодежи достигло своего предела…

Я снова не знал, шутит он или говорит серьезно.

— Приводи себя в порядок, — между тем распорядился Консул. — И пойдем где-нибудь перекусим. У меня с годами образовалась скверная привычка — завтракать по утрам.

Пока я умывался и прихорашивался, он слонялся по комнате, заложив руки за спину, выглядывал в окно, один раз воспользовался моим видеалом и с кем-то очень коротко переговорил, с удовлетворенным урчанием рассматривал мои призы и кубки за какие-то победы в фенестре и приглядывался к беспорядочно развешанным картинам и графиям.

— Гм… Антония Стокке-Линдфорс… — пробормотал он, когда я уже заправлял постель. Я навострил уши. — Не думал, что вы окажетесь на одном и том же острове. Все же, там, — он ткнул пальцем в потолок, — не перевелись еще любители странных розыгрышей.

— Ты о ком? — спросил я с недоумением. — О Европейском совете учителей? Или об этих, как их… о тектонах?

— Поднимай выше, — усмехнулся он. — Я не религиозен, но иной раз не прочь свалить на кого-то ответственность за происходящие в мире безобразия.

— На бога, что ли?

— Например, — кивнул он. — И знаешь, что самое удивительное? Что он, как правило, не возражает.

И мы отправились завтракать.

Меня не часто навещали взрослые. Собственно, до недавнего времени среди моих родных числилась одна лишь мама, но, похоже, ей не слишком нравилось здесь бывать. С утра до вечера над Алегрией висит плотный акустический фон, состоящий из шума прибоя, шелеста крон и детского визга. Иногда к нему примешивается какая-нибудь структурно организованная составляющая вроде музыки. Такое случается обыкновенно по субботам, в часы посещений, по праздникам или другим торжественным случаям. Не всякий взрослый такое выдержит. И не для слабых нервов испытание, когда десятки встреченных подростков обоего полу и всех возрастов осыпают тебя бурными приветствиями и без особых церемоний выспрашивают, кто ты такой, откуда и к кому пожаловал и намерен ли остаться на ужин…

Поэтому мне было крайне любопытно, как себя поведет опытный звездоход в такой агрессивной среде, как детский остров. Дяде же Косте было любопытно все остальное.

— Это что? — поминутно спрашивал он, тыча пальцем во все стороны.

— Спортивный зал, — отвечал я. — Лаборатория. Детский корпус…

— А ты тогда кто получаешься?

— Я уже почти взрослый. Мне давно полагается своя комната.