Зиновий Юрьев - Чужое тело, или Паззл президента Страница 57

— Друзья мои, коллеги, о нашем Петре Григорьевиче можно говорить или очень долго или ограничиться несколькими фразами. Потому что он был замечательным человеком. Наша жизнь последних двух десятилетий, казалось, всё время толкала его в наезженную колею нашего отечественного бизнеса — укради, обмани, убеги. Он выбрал другой путь, куда более тяжелый и у нас в стране не проторенный — путь созидания. Отсюда и наш «РуссИТ». И память о нем сохранится в нас, пока существует компания. И еще долго люди будут открывать дверь его кабинета, подсознательно надеясь, что увидят там человека умного, проницательного, готового всегда прийти на помощь. Я могу лишь обещать вам, что сделаю всё, чтобы не разочаровать их. Прощай, Петр Григорьевич.

Он отошел в сторонку — хорошо хоть не разрыдался, удержался все-таки, хотя слезы так и душили его. Себя ведь, если разобраться, хоронил. Он встал рядом с Галей, которая смотрела на него и, словно заведенная, медленно кивала головой.

— Петр Григорьевич был человеком мечты, — сказал Яша, — потому что он лишь казался иногда сухим руководителем, а на деле он до последнего своего дня оставался большим ребенком. Поэтому когда я поделился с ним планами создать новый тип компьютера, он не выгнал меня, не высмеял: американцы, мол, такого не сделали, а ты кто такой, чтобы сделать? Он просто спросил: это реально? И когда я ответил, что да, он лишь спросил, сколько нужно денег для создания прототипа. И вот сегодня в эту печальную минуту я могу сказать вам, что Петр Григорьевич не ошибся, доверившись нам, а точнее, своей мечте. Флэш-компьютер практически сделан, и к Новому году мы уже изготовим прототип. И я думаю, вы согласитесь со мной, что назвать новый компьютер нужно Петр Первый. И аналогия с императором вполне уместна, и имя Петр еще более уместно, и уж тем более слово Первый, потому что это первый в мире прибор такого типа.

Спасибо, дядя Петя. Раскрою вам секрет: так наша команда ласково называла между собой президента компании. Спасибо, дядя Петя.

Что-то хотел сказать Костя, но губы его задрожали, в глазах появились слезы, он тяжело вздохнул и отошел в сторону.

После того как Петра Григорьевича похоронили, все медленно побрели к выходу. О том, что поминки состоятся позже, когда вдова сможет немножко прийти в себя, все уже знали и шли со слегка разочарованным видом, который непроизвольно появляется всегда, когда печалит русскую душу мысль о несостоявшейся дармовой выпивке.

Костя подошел к Евгению Викторовичу, который по-прежнему держал под руку Галю:

— Евгений Викторович, Галина Дмитриевна, я отвезу вас домой. Я хочу сказать, к… Галине Дмитриевне.

— Спасибо, Костя. И вообще пока оставайся поближе к ней, ты ж видишь, в каком она состоянии. Галина Дмитриевна, садитесь. — Евгений Викторович открыл дверцу «лексуса». Галя молча села на заднее сиденье.

Самое трудное начнется, когда они остановятся у дома. Оставить Галю одну было совершенно невозможно. Остаться с ней — еще труднее. И для нее, и для него. Оставалось одно: довериться моменту, довериться инстинкту.

— Галина Дмитриевна, — спросил он, когда «лексус» остановился около дома, — у вас с собой ключи от двери подъезда?

Она молча кивнула, достала из сумочки ключи и послушно протянула их Евгению Викторовичу.

— Похоронили? — спросил их Цербер, когда они вошли в холл.

— Похоронили, — ответил Евгений Викторович.

— Мир праху его, — вздохнула Церберша, — хороший был человек. — В ее всегда подозрительных глазках надзирательницы концлагеря мелькнуло на мгновенье почти человеческое участие. Кто бы мог подумать…

Они поднялись на лифте на третий этаж, и Евгений Викторович открыл дверь квартиры. Теперь уже квартиры только Гали.

— Галина Дмитриевна, — тихо сказал Евгений Викторович, — отдохните немножко. Я… пока побуду с вами. Поймите… я… просто не могу вас оставить… не думайте…

Галя вдруг обняла его за шею и громко зарыдала. Рыдания раскачивали ее, и он крепче прижал ее к себе, чтобы она не упала. Жаль было эту такую красивую и такую несчастную женщину. Жаль и жалостью мужа, который жалел о каких-то сухих без любви и тепла прожитых с ней годах, и жалостью Женечки, который так любил эту несчастную взрослую женщину, которая в глубине оставалась обиженной жизнью девчонкой.

— Галочка…

Она вдруг отпрянула и уставилась на него. Лицо ее дрожало. Глаза опухли и покраснели от слез.

— Женя, — медленно сказала она, — я вижу, ты мучаешься… Ты ни в чем не виноват. Виновата только я, я, я.

— Нет, Галочка, ты не виновата ни в чем. Наоборот, под самый конец жизни, в самые трудные дни ты скрасила ему существование. И стала солнышком для него… А что не стала им раньше… Жизнь ведь запутанная вещь. И какую-то вину чувствовал он перед первой своей женой Таней, хотя никак в ее смерти виноват не был, и разница в годах давала себя знать… Человек Петр Григорьевич был самолюбивый и ему трудно было смириться со своей… неадекватностью, что ли… Но если разобраться, ты любила только его, потому что когда ты была… со мной… я чувствовал, что душа твоя не со мной, а с ним…

Галя смотрела на него почти со страхом.

— Женя, я никогда не могла представить себе…

— Что?

— Что ты так всё понимаешь… Это правда, что ты говоришь?

— Правда.

Нет, он не ошибался, она действительно была в свои тридцать пять совсем девочкой, потому что она по-детски судорожно вздохнула и спросила:

— Значит, мне не нужно ненавидеть тебя?

— По-моему, нет.

О боги, как же хотелось Евгению Викторовичу крикнуть: я не Женя, я Петя твой, и не бояться нам надо друг друга, а держать друг друга в руках! Нельзя, нельзя. Защелкнулся капкан на нем и теперь уже не отпустит до самой смерти. И жить ему — если, конечно, сумеет жить — с болью и тяжестью металлических капканьих зубов, вонзившихся в него.

— Спасибо, Женя. Значит… значит, не такая я уж тварь…

— По-моему, совсем не тварь. Ты самое светлое солнышко на свете.

Ну и что, что опять так рыдала Галя, слезы нужны человеку. Что-то там они, говорят, выводят из организма. Особенно в такие трудные минуты.

— Сейчас я сделаю кофе.

— Спасибо, ты же не знаешь, где у нас что на кухне. Ты же никогда не был здесь.

И снова щелкнула пружина капкана. Поди, объясни, что он эту квартиру знал куда лучше Гали.

— Разберусь.

Через несколько минут, когда он вышел из кухни с двумя чашечками кофе в руках, он увидел, что Галя заснула в кресле.

Он поставил кофе на телефонный столик, осторожно взял ее на руки и отнес на кровать. О, боги…