Владимир Венгловский - Яблони на Марсе (сборник) Страница 57

Я активизировал эмократор, и Алексей тут же осознал свою ошибку: «Нет-нет, я не то хотел сказать! Наши задачи… наша цель исключает скуку. Ведь все мы живем полной, насыщенной жизнью… Но порой забываем об этом».

В одном он прав: стоит только людям отвлечься от искусно насыщенной событиями жизни — и они тут же свихнутся от мысли, что вот уже третье поколение обживает марсианские катакомбы… И еще стольким же предстоит там жить и умереть, прежде чем поверхность станет пригодной для освоения. Станция — настоящая преисподняя для человеческих душ, но об этом знаю только я. И еще догадывается не в меру смышленый паренек по имени Лео.

— Проблема вовсе не в Лео, — сказал я им. — И даже не в его поведении. Дело в том, что он может стать причиной новой «Эпидемии Отчаяния».

— Чепуха! — испуганно воскликнул Алексей. — С «Отчаянием» мы справились полвека назад!

Я покачал головой, выдержал необходимую паузу и ровным тоном произнес:

— Диагноз Лео — хронический эгоцентризм.

Таня разрыдалась, стискивая сидящую у нее на коленях дочку. Чтобы бедная девчушка не получила эмоционального шока, я включил голографическую радугу под потолком клиники, и она с улыбкой потянулась к ней всем телом. Через несколько минут, слегка успокоившись под воздействием импульсов эмократора, Таня спросила:

— Чем же мы можем ему помочь? Скажите, мы… мы все сделаем!

Пришлось притвориться, что я обдумываю ее слова, хотя решение насчет Лео было принято еще девять лет назад. Алексей, химик по профессии, осторожно спросил: «А как насчет лекарств?» Таня, начавшая было снова укачивать девочку, подскочила на месте. «Транквилизаторы!» — выпалила она.

Подросток, юноша, взрослый, отец, ученый — на седативных препаратах? Сколько он протянет, что это будет за жизнь? И какую пользу принесет маленькой, жестко организованной общине? Я снова отрицательно качнул головой.

— А что если… — начал Алексей и сбился. — Вы понимаете, о чем я… Мы… то есть я, готов отдать… пожертвовать для пересадки…

Жестом человеческой руки я остановил его, наклонился, и глядя сверху вниз в глаза, сказал:

— Вы должны мне верить, Алексей. Препаратов для лечения в такой ситуации не существует, а мозг Лео оказался невосприимчив к импульсам эмократора. Пересадка же в таком возрасте ни к чему, кроме вашей и его смерти, не приведет.

Двое испуганных взрослых и улыбающееся дитя смотрели на меня. Предложить им ложь во спасение? От этого станет только хуже. Заброшенная за край обитаемого мира кучка людей способна выжить лишь под железной пятой всеобщего счастья. Каждый должен, обязан быть счастливым. Но врач видит пагубные последствия тоталитарного оптимизма, который сам же и создает. Если бы я мог хоть что-то изменить в их жизни…

Но мне пришлось сказать: «Последнее официальное предупреждение» — и наблюдать, как их лица бледнеют от ужаса. Они не хотели, чтобы прозвучало страшное слово «отбраковка», и я не произнес его. Это все, что я мог для них сделать. Теперь придется усилить наблюдение за семьей Кэссил, ведь даже самая непробиваемая броня оптимизма может не выдержать. Я решил молчать — еще год. Ни слова. До тех пор, пока…

Не то чтобы Врач с помощью сенсоров или чипов-эмократоров способен читать мысли — это легенда. Дело в том, что в эмоциональном плане человеческие существа представляются мне прозрачными, как стеклянные фигурки, окрашенные во все оттенки зеленого — цвета телесного здоровья и душевного равновесия. Нечасто, но случается, я вижу желтый, цвет болезни. Почти всегда я могу вылечить человека, а если он слишком стар и слаб — прекратить мучения до того, как они смогут нанести непоправимый ущерб людям и Станции. Но если вспыхивает красный… Ненавижу красный — цвет отчаяния, боли и позора! И это уже не тайна.

На каждой из марсианских Станций есть Врач. Это не только профессия, но и название нового вида разумных существ. Первые Врачи были сложными, удивительными созданиями человеческого разума, идеальным сочетанием биотроники и робототехники, ожившими механизмами, предназначенными для дальних космических полетов. Они заменили людей по необходимости. Врачи-люди оказались слишком дорогим удовольствием: когда все идет по плану, им нечем заняться на борту корабля, но требуется столько же места, воздуха и пищи, как и любому из членов экипажа. А обойтись без врача невозможно: провал первых двух межпланетных экспедиций, к Марсу и Венере, полностью подтвердил этот очевидный факт. Ни физподготовка, ни лекарства не спасут от белокровия после ликвидации аварии в реакторе, не помогут восстановить психику после гибели товарищей в спускаемом аппарате…

Мой предок, Врач-1, все знал и умел. Нейрохирургию и лечебный массаж, фармакологию, психиатрию, гигиену и акушерство — все вместила его биотронная память. Конструкторы дали Врачу «умные руки» — три пары манипуляторов с имплантированными датчиками, зондами и инструментами — и еще одну пару настоящих, человеческих, тепло которых ничто не заменит. А я был всего лишь наблюдающим врачом-помощником, человеком на борту «Ковчега-9» — девятого в серии «Столетних Кораблей».

Позже, уже на Марсе, со мной случилось то, что толкнуло Врача-1 спасти мой мозг, сделав его частью себя. Мы выжили и стали Врачом-2 — добрым чудовищем Франкенштейна… Теперь я — трехметровая громада биотронного квазиорганического тела, многорукий паук-исцелитель, беспощадный ревнитель человеческого счастья. Я могу, обязан создавать, растить и укреплять счастье, без которого здесь не выжить. Я — машина, и я же — человек, который сотнями способов, тысячами нитей привязывает людей к жизни в заброшенном и забытом уголке Вселенной, каждый день испытывающем на прочность терпение, мужество и обычную человеческую порядочность. А я, Врач-2, отвечаю за счастье ста девяти человек, отправившихся в путешествие, конца которому не видно. Это — моя работа.

Когда мы с Линдой вышли из лифта, у дверей семейного сектора толпились люди. Разноголосый гомон, растерянные улыбки. Неслыханная новость мгновенно разнеслась по Станции. Десятки глаз следили за мной, но никто не решался заговорить первым. Поправив кобуру человеческой рукой, я двинулся вперед, а Линда, все еще бледная после стремительного спуска, смешалась с толпой. Поравнявшись с седой женщиной, я услышал, как она прошептала на ухо малышу-правнуку слово, которое каждый успел сказать про себя: «отбраковка». Я остановился и оглянулся.

Она вздрогнула и втянула голову в плечи, став меньше ростом, хотя Старые и так ниже всех — на голову, а то и на две. Потом она выпрямилась и посмотрела мне в лицо. Без улыбки. С бесстрашием существа, стоящего у порога жизни, она заявила: «Врач, сделай это сейчас. Таков закон: у нас нет выбора».