О муравьях и динозаврах - Цысинь Лю Страница 58

— Знаешь, дитя мое, — ответил Дин И, — ты обязательно побываешь в зоопарке. Мама сможет отвезти тебя. А у папы все не так. Он тоже находится у входа в большой зоопарк, а там внутри есть таинственные вещи, которые папа всегда мечтал увидеть. Но если папа не пойдет туда сейчас, то другого шанса у него не будет уже никогда.

Вэньвэнь уставилась на отца полными слез глазами, а потом кивнула:

— Если так… то иди… папа.

Фан Линь подошла и взяла дочку из рук Дин И, злобно взглянула на алтарь истины, нависающий над ними и сказала:

— Вэньвэнь, твой папа — худший отец на свете, но он действительно очень хочет в этот зоопарк.

Дин И опустил голову и сказал, глядя в землю:

— Да, Вэньвэнь, папа очень хочет туда.

Фан Линь в последний раз устремила горящий взгляд на Дин И.

— Ты и в самом деле элементарная частица — совершенно холодный. Что ж, иди. Приступай к своему последнему эксперименту. Но запомни, я никогда не позволю твоей дочери стать физиком!

Многочисленная группа собралась было продолжить путь, но другой возглас, на сей раз не детский, а женский, заставил ее снова остановиться.

— Мацуда-сан, если ты уйдешь туда, я умру прямо здесь, перед тобой!

Миниатюрная молодая японка стояла на траве около входа на пандус и прижимала к виску дуло маленького серебристого пистолета.

Мацуда вышел из толпы коллег и приблизился к женщине.

— Мотоко, — сказал он, глядя ей в глаза, — ты помнишь то холодное утро в Саппоро? Ты сказала, что хочешь проверить, действительно ли я люблю тебя или нет. Ты спросила меня, как я поступлю, если ты попадешь в огонь и твое лицо останется изуродованным. Я ответил, что в любом случае останусь с тобой на всю жизнь. Но тебя мои слова разочаровали и расстроили. Ты сказала, что если бы я на самом деле любил тебя, то должен был пообещать, что ослеплю себя, чтобы навсегда сохранить в сердце прекрасную Мотоко.

Рука, которой женщина держала пистолет, не пошевелилась, но темные глаза наполнились слезами.

А Мацуда Сейити продолжал:

— Так что, милая, ты очень хорошо понимаешь значение красоты для человеческой жизни. А сейчас я получил возможность увидеть наивысшую красоту Вселенной. И не могу упустить ее.

— Если ты сделаешь хоть один шаг, я выстрелю!

— Прощай, Мотоко, — негромко сказал Мацуда Сейити, улыбнулся и, присоединившись к остальным физикам, направился вместе с ними по пандусу. Ни короткий кашель пистолета, ни всплеск крови и мозгового вещества из пробитого пулей насквозь черепа, ни мягкий шлепок, с которым труп упал наземь, не заставили Мацуду оглянуться.

Толпа физиков вышла на круглую поверхность алтаря истины. Стоявший в центре инспектор вселенской безопасности тепло улыбнулся, приветствуя их. Солнце ушло за горизонт, и последний свет сумерек погас. Песок пустыни и пересекавший ее травяной пояс сделались одинаково темно-серыми. Алтарь истины, казалось, нависал над бесконечными черными глубинами космоса, напоминая всем о темной ночи той эпохи, что предшествовала сотворению Вселенной, когда не было еще ни одной звезды. Инспектор взмахнул рукой, и физики увидели, как в далеких черных глубинах появилась золотая звезда. Сначала она была настолько мала, что ее с трудом можно было разглядеть, но постепенно превратилась в яркую точку, а потом и в нечто, имеющее поверхность и форму. Оказалось, что это быстро приближающаяся спиральная галактика. Она стремительно росла; стали видны бурлящие струи газа и туманности. Когда же расстояние еще сократилось, физики разглядели, что все звезды в этой галактике не что иное, как числа и символы, а волны и материальные объекты сложились в одно идеально выстроенное уравнение.

Перед физиками неторопливо, торжественно разворачивалась вожделенная великая единая теория Вселенной.

Когда с алтаря истины взмыли в черное небо восемьдесят шесть огненных шаров, Фан Линь опустила взгляд к траве под ногами. Но тут же услышала тоненький голосок дочери:

— Мама, а который из них наш папа?

Последним на алтарь истины явился Стивен Хокинг.

Электрическое инвалидное кресло долго, медленно ползло по пандусу и походило на большого тяжелого жука, забирающегося на дерево. В нем неподвижно возлежало парализованное, оплывшее, как воск сгоревшей свечи, кажущееся бескостным тело ученого.

В конце концов кресло выехало на диск алтаря, где все так же стоял в центре инспектор. К тому времени померкли последние отблески заката, индиговое небо заполнилось звездами, а песок пустыни и разрезавшая его травяная полоса сделались неразличимыми.

— Ваш вопрос, доктор Хокинг, — сказал инспектор точно таким же тоном, каким обращался к большим и малым группам ученых, прошедших перед ним за этот день. Однако, выслушивая механический голос встроенного в кресло динамика, он улыбался Хокингу своей неестественной улыбкой.

— Какая цель у Вселенной?

На небе не появилось никаких сигналов, знаменующих ответ. С лица вселенского инспектора исчезла улыбка, зато какое-то мимолетное выражение — не отчаяние ли? — мелькнуло в глазах.

— Сэр… — вопросительно произнес Хокинг.

Молчание. Небо все так же темно. Лишь случайные клочки облаков, проплывая в вышине, мимолетно затмевали пылающие звездные системы Вселенной.

— Прошу прощения… сэр… — сказал Хокинг.

— Профессор Хокинг, выход у вас за спиной, — сказал инспектор.

— Это ваш ответ?

Инспектор покачал головой.

— Я говорю, что вы можете возвращаться обратно.

— То есть вы не знаете?

На сей раз инспектор утвердительно кивнул.

— Не знаю. — В этот момент он не только больше, чем прежде, походил на человека, но казался личностью, обладающей полной индивидуальностью, поскольку на его лицо легла темная тень печали. Любой, кто увидел бы его тогда, не усомнился бы в том, что он настоящий человек.

И, возможно, даже слишком человечный.

— Откуда мне знать-то?.. — пробормотал инспектор.

Однажды ночью, пятнадцать лет спустя, посреди заросшей пышной травой равнины, которая когда-то была пустыней Такла-Макан, беседовали мать и дочь. Матери было за сорок, но на висках у нее давно появились седые пряди, а в потускневших глазах нельзя было разглядеть почти ничего, кроме тревоги и усталости. В расширившихся в темноте зрачках стройной и хрупкой дочери мерцал отблеск звездного света.

Мать сидела на мягкой сочной траве и тоскливо смотрела на далекий горизонт.

— Вэньвэнь, сначала ты поступила на физический факультет, где учился твой отец, а теперь собираешься специализироваться по квантовой гравитации. Я же никогда не пыталась препятствовать тебе. Если хочешь, можешь стать теоретиком, можешь полностью посвятить себя этому направлению, но, Вэньвэнь, все же послушай мать. Пожалуйста, дорогая, я ведь не многого прошу. Не переходи черту!

— Мама, ты только представь себе, — ответила Вэньвэнь, не отрывая взгляда от сияющего Млечного Пути, — что двадцать миллиардов лет назад все началось с микроскопической точки! Вселенная перешла черту давным-давно.

Фан Линь вскочила как подброшенная, и схватила дочь за плечи:

— Дитя мое, только не это!

Вэньвэнь ничего не ответила. Она стояла все так же неподвижно и смотрела на звезды.

— Вэньвэнь, ты слышишь свою маму? Что с тобой? — Фан Линь встряхнула дочь, но звезды полностью поглотили внимание Вэньвэнь. Она не ответила на вопрос, а, напротив, спросила сама:

— Мама, какая цель у Вселенной?

— Ах… нет! — У Фан Линь подкосились ноги; она осела на траву и закрыла лицо руками. — Деточка, только не это!

Вэньвэнь наконец оторвала взгляд от россыпи звезд, села рядом с матерью, обняла ее за плечи и спросила тихим, даже робким голосом:

— Мама, а у человечества какая цель?

Этот вопрос остудил пылающее сердце Фан Линь, как будто его осыпало снегом. Она повернулась, взглянула дочери в глаза, а потом задумчиво посмотрела вдаль. Точно так же она смотрела в ту сторону пятнадцать лет назад — туда, где возвышался алтарь истины, а еще за несколько дней до того пустыню и всю планету пересекал Эйнштейновский экватор.