Сергей Синякин - Пространство для человечества Страница 58

Что-то правильное было в этих выцветших от времени фразах, но соглашаться с этим почему-то не хотелось. Жить размеренно и семейно довольно скучно. Каждый день ходить на службу, добросовестно делая свое дело, мириться и ругаться с женой, воспитывать словами и ремнем своих детей… А с другой стороны, лучше, что ли, сидеть в окопе со связкой гранат и ждать, когда танк прогрохочет над твоей головой? Н-да.

Вновь углубиться в чтение записок Думачева журналист не успел.

В дверь постучали.

— Войдите, — сказал Лев и, обернувшись, почувствовал, что краснеет.

На пороге стояла Зоя. Видно было, что она смущена не меньше его самого.

— Что вы киснете над бумагами? — сказала девушка. — Пойдемте гулять, Лева. Сегодня прекрасный день и совсем нежарко.

День и в самом деле был великолепным. Ветер утих, и над лауном стоял гул — кузнечики вели свою нескончаемую песню, изредка тишину разрывало уханье — в камышах далекого озера надрывалась выпь.

— Ребятам, наверное, достанется, — глядя в сторону, сказала Зоя.

— Кому? — удивился Лев. — За что?

— А вы ничего не знаете? — Зоя трогательно всплеснула руками. — Ребята ушли в лаун. Андрюша Таманцев, Володя Миркин и Глебов Сашка. Они еще записку оставили на дверях Дома Советов — «Следопыты своих не бросают». Это они Султанова таким образом упрекнули. А теперь их всех накажут. Из Района их, наверное, не погонят, а вот из следопытов уберут.

Некоторое время они шли молча.

«Значит, они все-таки решили найти ребят в лауне, — подумал Крикунов. — Они не знают, кто именно остался в живых и жив ли он до настоящего времени, но им на это наплевать, они просто пошли искать. А записка — это и в самом деле упрек. Никто им не объяснял причин такого решения, да они и не стали бы его слушать, для них главное, что в джунглях где-то бредут люди и этим людям надо обязательно, во что бы то ни стало помочь. Вот что для них главное. В Большом мире равнодушие к человеческой судьбе давно стало нормой, но здесь этого нет, здесь такое поведение — отклонение».

— А вы долго здесь пробудете, Лева? — спросила девушка. «Неужели я ей нравлюсь?» — смятенно подумал Лев. Но надо было отвечать на вопрос.

— Не знаю, — сказал Лев. — Это зависит не от меня, Зоечка.

А сам подумал, что никуда он отсюда не уедет, даже если его будут гнать, он все сделает для того, чтобы остаться в этом удивительном, невероятном мире, о существовании которого он даже не подозревал, хотя видел его часто — каждый раз, когда оказывался в сельской местности или в городском парке — в любом месте, где буйно и неистребимо росла трава.

Ну невозможно покинуть мир, в котором ты впервые почувствовал себя нужным человеком, в котором понял, что ты действительно необходим и живешь не только потому, что однажды тебя родила мать.

Глава седьмая

5 октября сорокового года

Выбравшись наружу, я увидел, что земля перед входом в пещеру покрыта круглыми полупрозрачными шарами размером с человеческую голову. Такие же шары облепили пожелтевшие деревья, они медленно исчезали, превращаясь в ледяную воду, бегущую но стволам.

Итак, пришло время первых заморозков.

Мне предстоит зима одиночества и затворничества в пещере. Бумагой я запасся, чернил у меня достаточно, продовольствия, пожалуй, хватит на всю зиму, а что касается воды, то вряд ли я буду в ней нуждаться в разгар холодов.

Хорошо бы обратиться в куколку, проспать зиму и прийти в себя от тепла, согревающего мир. Но человек не бабочка, человек не насекомое. Это не в моих силах. Тоскливая зима ожидает меня, скоро с небес посыплет снег, он заметет землю, забьет сугробами вход в мое убежище, и я буду лишен даже возможности увидеть солнечный свет. Мысль эта угнетала меня, не медля более, я принялся искать ходы, по которым бы мог выйти наружу, и устраивать в них крышки, которые при нужде смог бы легко снять.

В одном из ответвлений я увидел сороконожку. Она была бледно-сизая, от нее исходил резкий неприятный запах, и она была крайне опасна для меня. Пришлось пожертвовать частью дров, которые я поджег в расщелине. Когда дрова выгорели, я с осторожностью двинулся вперед. Опасения мои были напрасны, сороконожка погибла в дыму и пламени. Пройдя вдоль ее упругого тела, состоящего из множества мускулистых упругих колец, я похолодел от страха — это был страшный соперник, не будь у меня огня, я никогда бы не сумел совладать с ним. Всю зиму мне придется поддерживать огонь в очаге, который я выложил из небольших белых камней, собранных в округе. И все-таки я одинок.

Вечером, перед тем, как сделать запись в дневнике, я сидел у огня, смотрел на его неяркое рваное пламя, пожирающее потрескивающие поленья, и вспоминал родной город.

Помню, как мы с Ириной стояли на плотине через Исеть и смотрели, как бьют из-под брусьев из лиственницы серебряные струи.

Господи, как мы были счастливы тогда, мы думали…

Запись неожиданно обрывалась, потом на нескольких листах было только одно имя «Ирина» и неуклюжие рисунки, долженствующие изобразить женскую головку. Художником Думачев не был, и все-таки через эти неуклюжие рисунки Лев почувствовал боль человеческой души, лишенной связей с близкими и против воли предоставленной лишь самой себе.

Следующая запись последовала почти через месяц.

7 ноября сорокового года Итак, сегодня очередная годовщина Октябрьской революции. На Красной площади военный парад и праздничная демонстрация. Вожди государства стоят на трибунах, взмахами рук и шляп приветствуя проходящих мимо людей.

Хотел бы я знать, о чем они думают, вспоминают ли тех, кто ими отправлен в лагеря, или в политической простоте думают, что органы отправляют туда действительных врагов власти?

В этот день в Свердловске проходили митинги у Шарташа, у Камней, где на маевках выступал Свердлов, а вечерами мы собирались в компании, танцевали под патефон. Были такие песенки: «Рио-Рита», «В краю магнолий»… Боже, как это было давно, да и было ли на самом деле? Иногда прошлое кажется странным фантастическим сном, пришедшим к тебе на рассвете. Приходит в голову мысль, что ничего этого не было, что ты рожден неизвестной миру фантастической бабочкой и вся твоя жизнь прошла здесь, в качающемся, шипящем, ворчащем, хрипло дышащем и постанывающем под порывами ветра лауне.

Всю первую половину дня падал снег, к обеду все успокоилось. Выбравшись наружу, я сразу замерз, но все-таки долго стоял, вглядываясь в слепящуюся белую равнину в тщетной надежде найти на ней следы человеческого присутствия.