Виктор Гончаров - Под солнцем тропиков. День Ромэна Страница 58

— Садись, Джон.

Но с отлетом он медлил.

С юга летел самолет. В кустах за анархистом шевелились черные косматые головы, до темени выбритые; среди них Петька узнал стариков из общины Ковровых Змей.

Бамбар-биу давно открыл в ясном небе алюминиевую птицу, но стариков заметил лишь тогда, когда выпустил последний патрон и хотел улепетывать. Старики преградили ему дорогу копьями. Перестрелка прекратилась. Самолет сел на песок недалеко от автомобиля. Полицейские делали перебежку.

Жизнь написала и стала читать вслух последнюю страницу из анархистских подвигов Белого Удава, ветрогона и самозваного чародея. Пионеры пожелали выслушать эту последнюю страницу, улегшись между яликами на животах.

В тишине солнечного утра прозвучали слова древнего старца, в котором по разрисовке тела легко было узнать главного из главных — главаря всего племени Урабунна:

— Стой, Бамбар-биу. Ты не уйдешь. В кустах рассыпано двести отважных охотников.

Бамбар-биу смотрел волком, недоумевал и молчал.

— Мы давно подозревали, — продолжал старец, — что все напасти, сыпавшиеся на нас в последнее время, связаны с твоим именем. Теперь мы это узнали наверное после того, как ты отнял у Брумлея землю Ковровых Змей. Я достаточно стар и достаточно мудр, чтобы не принять этого подарка. Твоя деятельность вредна, хоть и болеешь ты сердцем за нас. И если ты будешь продолжать ее, белые сотрут нас с лица земли. Пускай берет Брумлей землю обратно, пускай подавится ею, но мы останемся живы…

— Вы глупые черепахи! — взорвался Бамбар-биу. — Я желал вам лучшей жизни, вы не хотите — не надо, ползайте в грязи, когда вон белые режут воздух…

— Мы согласны немного поползать, — возразил мудрый старец. — Белый мальчик с красным на шее, внук окни-рабата Ленина, тот, который научил ребят Змей строить большие унгуньи, который научил их делать «туда-сюда», чтобы они были сильными, как ребята белых, который научил их не отказываться ни от какого труда и другим хорошим поступкам и который, улетев в небо, через малыша Дой-ну распространил новые обычаи среди ребят всего племени — этот белый мальчик рассказывал ребятам (я ему верю), что бороться надо не единолично, а скопом, не одним черным, но вместе с белыми, с той их половиной, что угнетена, и тогда (я верю ему и своим годам) будет хорошо, и мы скоро перестанем ползать. Мы будем летать. Мы, старики, отправили ходоков к тем белым, что называются коммунистами, и мы будем отныне бороться вместе с ними, рука об руку. Вот это я тебе сказал, а теперь мы отдадим тебя одетым в красно-синее, чтобы нас не преследовали за твои самочинные поступки. Мы тебя очень жалеем…

По знаку старца колыхнулись папоротники, и десяток рослых крепких парней окружил анархиста. Он стоял шатаясь…

Размахивая пальмовыми ветвями, из кустов на открытое место вышли два старика. Полицейские, знакомые с обычаями диких, с любопытством пошли им навстречу. Их было четверо вместе с шофером; пятый, летчик, в нерешительности стоял между автомобилем и самолетом. Но когда десять чернокожих охотников вслед за стариками вывели страшного преступника, легендарного Бамбар-биу, и летчик присоединился к группе полицейских.

Снова заговорил главарь Урабунна:

— Белые люди. Мы не хотим враждовать с вами. Вот вам Бамбар-биу, которого мы не хотим укрывать у себя, мы его любим, но мы выдаем его вам, чтобы спасти народ от наказаний.

Один из полицейских вынул блестящие стальные наручники, видимо, приготовленные специально для гиганта, — так они были массивны. Вытянув руки вперед, словно в столбняке, с неподвижными глазами, Бамбар-биу покорно пошел навстречу неволе.

Но едва холодная сталь коснулась его руки, вздрогнув, он проснулся. Это горячее солнце, эту яркую зелень, эти дикие скалы — жизнь! жизнь! — променять на вонючий каземат, на холод могилы, на посмертное ничто, — нет! нет!.. Он смахнул с земли трех полицейских, пинком бросил в кусты четвертого, смял авиатора ураганным толчком, разбросал кольцо чернокожих и, вырвавшись на простор, пулей свистнул к аэроплану…

Поднявшись и отряхнувшись, полицейские схватились за оружие, но тут Петька, у которого сердце ходило свинцовым подвеском, молниями взрыл перед ними камень и песок в смерч раскаленной пыли. Слепящий и сжигающий занавес взвился между беглецом и преследователями. Десять «красных головок» израсходовал Петька на то, чтобы гигант завел мотор, разогнался — долго и тяжело разгонялся по песку — и с торжествующим гудом оторвался от земли…

— Крути рычажок, — сказал Петька Джону, стараясь быть спокойным и ликование глаз гася суровостью, — у ящика я открутил: сам оторвется.

Три бескрылые птицы гуськом снялись с утеса и вспарили над толпой — растерянной, ошеломленной, одураченной.

Высоко в поднебесьи, куда пуле дорога заказана, пионеры прекратили подъем и дождались четвертой птицы — крылатой.

Бамбар-биу, поднявшись над ними, выключил мотор и, планируя рядом, прокричал:

— Спасибо, Петух!.. Ты спас жизнь новообращенному… Встретимся на арене мировой…

Мотор загудел, и самолет резко взял на север, в дебри тропических джунглей.

Петька подтянул к себе безмоторный ялик Джона. За Джоном потянулся ящик. С минуту пионеры хлопали безмолвно веками, уставившись друг на друга.

— Ну? — спросил Джон.

— Вот-те и ну! — отвечал Петька.

— Образумился чудак?

— Похоже на то.

Еще промолчали минуту, что-то трогательное желая высказать. Потом Петька со вздохом:

— Я, пожалуй, вскрою ящик.

— Вскрывай, — отвечал Джон, тоже вздохнув.

Петька отвернул шурупы, снял крышку. В ящике, упакованные в газеты двухнедельной свежести, находились аккумуляторы и новый мотор с пропеллером. Дальше — в ситцевом платочке (по черному полю — незабудочки) пирамидкой сложены были сдобные лепешки на сале и под ними, просаленные, лежали два письма.

Первое письмо.

«Должен тебя информировать, мальчик, что бабка твоя без тебя окончательно взбесилась (извините, конечно, за выражение). Как меня завидит, хапает здоровенную кочергу и через весь пустырь — словно жеребенок-стригунок. Кочерга безусловно про меня. Очень непристойно выходит, потому как в последний раз били меня 20 годов назад, когда я попу в церкви чорта бумажного прицепил на рясу.

А бабке твоей ничего не цеплял, и ты, пожалуйста, прилетай немедля, как у меня есть для тебя занятное дельце, а аккумуляторы и мотор используй, если старые попортились. Новый мотор на ять, до 400 верст в час нашпаривать может, обрати на это внимание. Верка, моя дочь, которая тебе кланяется, безусловно вернулась.