Алексей Смирнов - Охота на труса Страница 6

Другие воспитанники успели добраться до душевой.

О, это славное место, оплот бесхитростной конспирации! Здесь пробовали установить камеру, но воспитанники, едва достигнув половой зрелости, исправно замазывали объектив мыльной пеной. Кто-то садился на товарища верхом и дотягивался; когда же слезал, нижний успевал достаточно возбудиться, и начинались всякие непотребства. Воду делали погорячее, чтобы напустить больше пара. Самым неукротимым был Боваддин, и даже преподаватели ставили ему это в заслугу – Мандель, например, не скрывал своей осведомленности и подмигивал, когда рассуждал о естественной пылкости уроженцев южных стран. Дато ревновал к этой славе и соперничал с Боваддином, яблоком же раздора чаще всего выступали пухлый Джонни и Дима, развращенный неведомо кем. Отец Илларион потворствовал греху, ограничиваясь пустячной епитимьей, и в то же время проявлял к нему живейший интерес на исповеди.

Но сегодня юношам было не до забав.

– Рэзэрв? – приступил Дато к Диме. – Тогда пачему они молчат? Зачем скрывать?

Тот отвернул вентиль горячего крана. Зашумела вода, расползся туман.

– Может, еще не время, – прищурился Дима.

– Может, – подхватил Ибрагим, тряся бороденкой. – Только я думаю, что над нами ставят эксперимент. Вырастят, вскроют череп и посмотрят, что в нем такого гениального. Знаете, что может случиться после выпуска? Нас развезут по лабораториям.

– Тогда нам нужно опередить их, – сказал Иоганн. – Я согласен с Ибрагимом. Моего близнеца убили – он, очевидно, сбежал. И нас убьют, если придется. А потому…

Джонни выматерился.

Воспитанников не учили браниться, но они набрались этой премудрости у туторов, которые ругались между собой, как извозчики, когда воображали, будто их не подслушивают.

– Схожу-ка я в нужник за остатками книги, – откликнулся Ибрагим. – Нам уже нечего терять, наше дело запросто может оказаться пропащим. А дальше решим, как опередить эту сволочь и прижать ее к ногтю.

Глава седьмая

Отец Илларион обманчиво сонным взглядом рассматривал Марфу и Гопинат. Девицы стояли перед ним, понурив головы, и это казалось добрым знаком. Тикали ходики с кукушкой. Илларион обставил свою келью рядом предметов старинного обихода – возможно, ему хотелось подчеркнуть неразрывную связь с отеческими традициями, но было непонятно, для кого, поскольку воспитанникам было трудно сравнивать широко. А может быть, он искренне любил старину, а потому, кроме ходиков, держал сундук с одеяниями на разные случаи духовной жизни, рогатый дисковый телефон и закопченные образы с ликами неизвестно кого. Горела лампада. Над киотом, как занавеси, расходились рушники.

– Что дрожите? – ласково спросил отец Илларион. – Знает кошка, чье мясо съела. Покайтесь, барышни. Сорванцы они и есть сорванцы, но вы же будущие матери, жены, оплот рассудительности и благочестия. Муж – голова, а жена – шея. Благословенна жена разумная, страх Господень она прославляет. Уста свои открывает с мудростию и благопристойно. Откуда сие, Гопинат?

– Притчи, глава тридцать первая, – отчеканила та без труда, потому что Илларион обходился десятком-другим цитат, которые сызмальства засели в памяти у воспитанников.

– Правильно. Так вот: назовите мне неразумных отроков, а я позабочусь, чтобы их наказали шутейно.

Марфа расправила плечи и посмотрела в его подернутые пленкой глаза.

– А правда ли, батюшка, что я – Екатерина Великая?

Илларион пожевал губами.

– Кто тебе сказал? – осведомился он тоном Создателя, допрашивающего Еву. Сообразив, кому подражает, он и продолжил: – Не так ли и наша праматерь вкусила от древа познания?

Девицы пришли к нему по собственной воле, распираемые страхом пополам с желанием исповедаться. Отец Илларион и не мечтал о такой удаче. Он принял их доброжелательно, незамедлительно окружил заботой и утешил, пообещав, что их поступок не только останется без последствий, но и смягчит участь пресловутых отроков. Однако Марфа не спешила с признанием – напротив, вздумала вынюхивать сама, и батюшка начал быстро терять терпение. Он перестал моргать и чуть приоткрыл рот, дожидаясь ответа и готовый взяться за умозрительный кнут.

– Ибрагим, – сказала Марфа.

Илларион выдохнул.

– Бен Ладен – крапивное семя, – кивнул он. – Но если правильно возделывать сад и поливать сохнущую лозу, она принесет добрые плоды. Вот о чем вы не думаете, бестолочи. Важно не кем быть, а кем жить… Что ты таращишь глаза, Гопинат?

– Бен Ладен? – выдавила Гопинат.

– Да, он самый. Но тебе нечего бояться, он вырос в благостной среде и совершенно безопасен. Тебе чудится, будто он лично разрушил строения, но это не так…

У Гопинат подогнулись колени, она лишилась чувств. Марфа ахнула, отшатнулась и прикрыла рот.

– Что за глупости? – проворчал Илларион, берясь за кропило.

– Это не просто обморок, батюшка, – пролепетала Марфа. – Она с утра жаловалась – в глазах, говорила, темно, и голова раскалывается. И еще у нее пошла носом кровь!

Она распахнула дверь, высунулась в коридор и закричала:

– Кто-нибудь! Ей плохо, скорее сюда!

Отец Илларион осознал, что дело серьезное, и вызвал врача. Но прежде, чем доктор Фест – чернявый и носатый человечек в хирургическом халате – успел добежать из своей конурки, что совмещалась с изолятором, в келью ворвался Сановничий, а следом – Смирдина, Блудников и два тутора: Лобов и фон Рогофф. Все они столпились вокруг распростертой Гопинат. Смирдина опустилась на колени и расстегнула ей ворот, Илларион уже совал кружку с водой. Лобов пристроился рядом и проверил пульс.

– Ровный, – сообщил он.

Гопинат чуть приоткрыла глаза и захрипела.

– В сторону, – тявкнул доктор Фест, расталкивая педагогов.

Он отпихнул Смирдину и Лобова, взял Гопинат за руку. Пошевелил губами, расстегнул чемоданчик и вынул аппарат для измерения давления.

– У меня есть автоматический, – робко сунулся отец Илларион.

– Чушь, – бросил Фест, вставляя в уши рожки фонендоскопа. – Вот они, ваши святоотеческие традиции! Автоматика врет, приходится перемеривать несколько раз и вычислять среднее арифметическое. Нет ничего надежнее чуткого слуха специалиста…

Он накачал манжету. Тем временем в келью вбежали Стрелков и Доу.

– Что стряслось? – выдохнул первый, подрагивая усиками и выгибая выщипанные брови. – Сунь сказал, что какая-то беда…

Доу встал в стороне и принялся протирать очки замшевой тряпочкой.

– Давление нормальное, – объявил Фест. – У нее были судороги, пена? Помогите мне раскрыть ей рот, подержите, я посмотрю, не прикушен ли язык.

– Марфа говорила, что кровь у нее носом шла, – подал голос Илларион. Он был красен. Он опасался, что его заподозрят в каком-нибудь неаккуратном обращении с контингентом. – Марфа! Да где же она?

Сановничий огляделся: Марфы не было.

– Што вы ей шкажали, швятой отец? – спросил он грозно, подтвердив страхи священника.

– Помилуйте! – отшатнулся тот.

– Язык в порядке, – сказал доктор. – Эй, сударыня! Гопинат! Ну-ка, приходим чувство!

– It’s a trick, – гадливо улыбнулся Доу.

Лобов размахнулся и отвесил Гопинат пощечину. Голова мотнулась, на щеке расцвел розоватый бархат. Гопинат издала слабый стон.

– Погодите, – произнес Илларион и повернулся к Стрелкову-Питону. – Сунь, говорите, сказал? Но откуда он мог узнать?..

Раздался щелчок.

Сановничий вздрогнул. Это был знакомый звук. Он уже слышал нечто подобное утром.

– Дверь, – выдавил он хрипло.

Фон Рогофф подергал ручку: заперто.

– Это Сталин, – определил он: – Сука! Он у них мастер по замкам!

– Дурная кровь, – кивнул Лобов. – Эй! – гаркнул он. – Отоприте немедленно!

За дверью послышался смех.

– Обождите немного, ферфлюхтеры, – донесся голос Гитлера. – И боже вас упаси хоть пальцем тронуть госпожу Ганди.

Глава восьмая

План, родившийся в клубах пара под шелест горячей воды, был молниеносно осуществлен.

– Взять заложников и разоружить охрану, – Ленин держал свою речь с уверенностью матерого бандита. – Лишить их связи и реквизировать ценности, а после – бежать.

Он, не думая, лишь повторял то, о чем рассказывал Пыльин. Слова вылетали легко.

Вопли Марты стали сигналом.

– У них останется Гопинат, – напомнил Бокасса.

– Черт с ней, – отозвался Сталин.

– Они смелые, когда у них на вышках автоматчики, – подхватил Черчилль. – Ничего ей не сделают! Выпустят по первому требованию!

Разбираться с охраной отправились четверо, по двое на вышку: бен Ладен и Ленин, Бокасса и Мао. Сталин в очередной раз взломал директорский кабинет и сразу приковался к компьютеру, на мониторе которого светилась непонятная, но заманчивая надпись «Google». Гитлер, с которым они на пару заперли педагогов и туторов, покатил Рузвельта в медкабинет: с Эштоном случилась истерика, он думал только о своих искалеченных ногах и нуждался в успокоительных средствах.