Повести о Ветлугине - Леонид Дмитриевич Платов Страница 6

Вспоминая это время, понимаю, что мы грезили на ходу. Свойство возраста!..

Улицы были пустынны и тихи. Лишь снег негромко поскрипывал под ногами. Мелькали низенькие дома, провожая нас тусклым взглядом, — в Весьёгонске рано ложились спать…

Но как-то раз мы увидели свет в окне.

— Лампу зажгли, — сказал Андрей. — У исправницы…

Подле двухэтажного деревянного дома стояло дерево.

В столбе света, падавшем из окна, — почему-то зеленом — иней на ветках искрился подобно стеклярусу на празднично убранной елке.

— Отчего зеленый?

— Лампа под абажуром.

К окну подошел человек и отдернул штору.

Это был Петр Арианович.

Нет, он не заметил меня. Он смотрел поверх моей головы куда-то вдаль, со знакомым, задумчиво рассеянным выражением. Таким бывало его лицо на уроках, когда он рассказывал о северных морях.

— О! Смотри-ка — Петр Арианович!..

Он отошел от окна, позабыв задернуть штору.

Комната была теперь хорошо видна. Множество карт лежало повсюду — на столе, на узкой койке, даже на полу. В углу возвышалось громоздкое сооружение наподобие чана, в котором отсвечивала вода.

Что бы это могло быть?

Лампа под зеленым абажуром бросала спокойный круг света на исписанный до половины лист бумаги.

Несомненно, именно здесь, в этой тесной комнате, доверху набитой географическими картами, на столе, заваленном раскрытыми книгами, скрывалась тайна нашего учителя.

Потянувшись, Петр Арианович вернулся к чану.

Мы, поднявшись на цыпочки, продолжали смотреть в окно.

Стоя спиной к нам, учитель географии что-то сделал с чаном, отчего тот стал медленно вращаться. По потолку побежали, закружились светлые пятна. Ага, это учитель нарезает ножницами бумагу на маленькие кусочки и бросает в воду…

Нехорошо подглядывать в окна, но так уж случилось в тот вечер. В извинение себе и Андрею могу лишь сказать, что подглядывание продолжалось не более двух или трех минут.

Старушка в чепце, сидевшая у стола с вязаньем, — вначале мы не заметили ее — что-то сказала, посмотрев в глубь комнаты. Тотчас протянулась оттуда узкая смуглая рука и задернула штору.

Андрей тихонько вздохнул…

С того вечера мы зачастили в переулок, где жил учитель. Тайна притягивала нас как магнит. Прижавшись к изгороди или втиснувшись между присыпанными снегом кустами, надолго, в ожидании новых чудес, замирали перед освещенным окном. Но штора больше не раздвигалась…

Между тем туман таинственности, как выражался дядюшка, сгущался вокруг нашего учителя все больше и больше.

— Оригинал, своеобразного ума человек, — с двусмысленной улыбкой говорил помощник классных наставников Фим Фимыч. — На почтамте удивляются: состоит в переписке чуть ли не с половиной России! Письма на его имя приходят из Москвы, из Петербурга, из Архангельска. Даже, можете себе представить, из Якутска!

— Непонятно! Из Якутска — в Весьёгонск?! — изумленно спрашивал дядюшка. — Кто же может ему писать? И о чем?

Фим Фимыч разводил руками.

Ему пришлось развести их еще шире, когда стало известно, что во время ледохода учитель, как маленький, пускал на реке кораблики.

Да, так оно и было. Мы видели это с Андреем собственными глазами.

Обычно ледоход в наших местах начинается в первой половине апреля. Однако в том году весна была необычайно ранней.

В середине марта вдруг потеплело. Подули южные ветры, снег растаял, и по реке поплыли льдины.

Тотчас ребята, жившие вблизи реки, и мы в том числе, кинулись к мосту. Наперегонки с нами бежали ручьи.

Делая плавные повороты, неторопливая Молога текла среди бурых огородов и деревянных домиков, вплотную подступивших к воде. Тоненькие льдинки кружились в завихрениях пены и задевали за низко нависший прибрежный кустарник.

Ярко сверкали на солнце кресты собора. Байкал большой колокол на звоннице. День, к нашему удовольствию, был воскресный.

Мы стояли с Андреем в толпе на деревянном мосту, навалившись грудью на перила, оцепенев от восторга.

— Глянь-ка, учитель! — удивленно сказали рядом.

Я посмотрел на берег, но увидел только стаю гусей. Надменно озираясь, они проследовали огородами к реке.

— Левее, левее!.. Вон там, — подтолкнул меня локтем Андрей. У самой воды я увидел нашего нового учителя географии.

В распахнутом форменном пальто и сдвинутой на затылок фуражке, он шел по берегу, сопровождая игрушечный деревянный кораблик.

За ним, соблюдая приличную дистанцию, двигалась гурьба зареченских мальчишек, мал мала меньше, в просторных, хлопающих по икрам сапогах.

— С ребятами связался! — вздохнули в толпе.

В руках у Петра Ариановича был длинный шест, которым он отталкивал кораблик подальше от берега. Иногда учитель останавливался, вынимал часы и что-то торопливо записывал в книжечку.

Нет, видно, не просто забавлялся. Вот послюнил указательный палец, поднял вверх. Из Майн Рида я знал, что так определяют направление ветра.

Странная процессия приблизилась к мосту. Волнение охватило меня. Не знаю, чего я ждал. Быть может, чуда? Хотелось, чтобы мановением своего жезла Петр Арианович превратил игрушечный кораблик в настоящий ледокольный пароход с высокими бортами и мачтами, на которых развевались бы праздничные флаги расцвечивания.

Но этого не случилось.

Осторожно придерживая шестом кораблик, Петр Арианович направил его под мост. Почетный конвой в просторных сапогах забежал вперед, чтобы лучше видеть. Мы с Андреем в нетерпении перевесились через перила.

Кораблик, который несло прямо на бык моста, сделал разворот и обогнул препятствие. Льдины стиснули и затопили его уже по другую сторону моста.

— Доигрался? — беззлобно спросили сверху.

Петр Арианович поднял лицо. Оно было разгоряченное, потное и радостно улыбалось, точно учитель нашел решение давно мучившей его загадки. Фуражка держалась на самой макушке.

— Чудак! — сказали в толпе скорее недоумевающим, чем укоризненным тоном.

Глава четвертая

ЧЕЛОВЕК С ТЕНЬЮ

Чудак ли?

Наше представление о чудаках было иным. Нам рисовался сварливый старик, с угловатыми движениями, в глубоких калошах, стремглав выбегающий на крыльцо и разгоняющий зонтиком ребят, играющих в бабки перед окном его кабинета.

Этому старику нельзя мешать. Он пишет какое-то глубокомысленное, никому не нужное сочинение о головастиках или о водорослях, но не может сосредоточиться. Смех мальчишек, их восторженные возгласы раздражают и отвлекают его. Он уже забыл о том, что сам был когда-то мальчишкой и, может быть, кричал еще азартнее, если удавалось сшибить бабки битой. Впрочем, это было так давно, что не мудрено и забыть. Старик непонятен и несимпатичен.

Петр же Арианович выглядел почти нашим сверстником. Что-то молодое, очень привлекательное было в нем, какая-то веселая, размашистая удаль. Увлекшись изложением своего предмета, он не мог усидеть на месте: принимался бегать по классу, то и дело откидывая со лба прямые длинные волосы.

Замечено было, что в классе некоторые уже практикуются в этом откидывании волос, подражая учителю, —