Что-нибудь светлое… - Песах Амнуэль Страница 6

на диван, рядом с двумя стариками: женщина кормила мужчину йогуртом, подбирая ложечкой остатки из баночки, а тот что-то ей говорил и есть не хотел. Это были — Игорь узнал обоих — Рут и Гай Варзагеры, обоим за восемьдесят, оба бывшие кибуцники, всю жизнь проработали на апельсиновых плантациях и в «Бейт-Веред» ушли вместе, пенсия позволяла. Смотреть на стариков было и жалко, и замечательно: как они ухаживали друг за другом, как друг друга поддерживали, когда шли, качаясь, по коридору…

Дожить бы до их лет.

Тами. Игорю хотелось узнать больше об этой женщине. Как она-то здесь оказалась? Разве в хостелях есть отделения для аутистов? Может быть. Игорь никогда этим не интересовался. И никогда не думал, что у слепых могут быть такие живые глаза. Он знал, что Тами… красивое имя… видела его, заметила в нем то, что он… похоже, мысль его двигалась сейчас по кругу, и Игорь тряхнул головой, отчего почему-то сразу понял, что представляло собой вязанье в руках Тами. Женщина вязала фракталы. Фигурки переходили сами в себя, уменьшаясь, повторяясь и уходя в глубину материала.

Как она могла? Не видя, только ощущая пальцами? Аутистка. Игорь мало что знал о людях с этим… как правильнее сказать… недостатком? Болезнью? Свойством организма? Он помнил фильм «Человек дождя», великолепную игру Дастина Хофмана. Видел — мельком, правда — фильм об аутистах на канале документального кино. Много лет назад читал о детях-аутистах и решил, что все аутисты — дети. Персонаж Хофмана выглядел реальным, но все равно фантастическим — взрослого аутиста можно сыграть, но… Почему он тогда не сопоставил, ведь дети-аутисты вырастали, и что-то с ними происходило.

Но они, по крайней мере, видели.

* * *

— Извините, Фанни, — сказал Игорь. — Я все думал о той женщине… Тами, да? Ее вязанье. Она не видит, вы сказали. Но вяжет она фигуры, которые и зрячий не всякий понимает и может представить. Фракталы.

— Что? — Фанни шла по коридору, толкая перед собой тележку с простынями и наволочками, нужно было заменить постели в трех крайних комнатах.

— Узор, который вяжет Тами, — пояснил Игорь. — Фигура будто уходит в себя, повторяет себя еще и еще.

— Я не знала, что это так называется. Тами все время вяжет эти… как вы сказали? Разные. И цвета она выбирает… это так странно… у нее всегда несколько мотков ниток разных цветов, и она берет, не глядя, конечно, ощупывает пальцами, но никогда не путает. И от этого занятия ее не оторвать. Аутисты — они все такие… — закончила Фанни с извиняющейся интонацией. И добавила:

— С ними трудно. Но ничего… когда привыкаешь.

— Что вы делаете, если у нее кончаются нитки или она заканчивает что-то вязать? Ведь она не может вязать бесконечно одну и ту же вещь?

— Томер, медбрат, покупает ей каждую неделю несколько мотков разного цвета.

— Она понимает, что…

— Разного? Да. Не знаю как, чувствует пальцами. Томер пару раз приносил нитки одного цвета. Она бросала мотки на пол, раздражалась, как-то устроила истерику, еле успокоили.

— А когда заканчивает или…

— Я не знаю, как она понимает, что вещь закончена, — Фанни посторонилась, пропуская коляску, в которой сидел грузный старик, бросивший на Игоря сердитый взгляд и что-то визгливо ему крикнувший, но санитар, везший коляску, шел быстро, и Игорь не расслышал сказанного. — Она вдруг бросает вязанье на пол, будто вещь становится ей неприятна, будто на ней грязь… и, если ниток в мотках еще много, сразу приступает к новому вязанью.

— А то, старое? Что делают с ним?

— Что с ним делать? У нее под кроватью стоит коробка. Томер складывает туда, потому что время от времени, обычно по ночам, она опускает с кровати руку, нащупывает коробку, достает вязанье и перебирает пальцами. Наверно, это ее успокаивает. Когда коробка заполняется, Томер выбрасывает тряпки, не все, но большую часть, чтобы было место для новых. Так продолжается много лет.

— Она у вас…

— Я начала работать в «Бейт-Веред» в девяносто втором, Тами уже была здесь. Мне кажется, она тут с детства, но я специально не интересовалась. Простите, Игор, мне нужно…

— Извините, что отнял у вас время.

Он догнал Фанни, когда она входила в пустую комнату в конце коридора.

— Простите еще раз. Можно ли… Я хотел бы взглянуть…

— Я подумала, что вы захотите, — улыбнулась Фанни. — Если вы подождете полчаса, я закончу здесь и отведу вас к Томеру. Иначе он не станет с вами разговаривать. Сама я в северном корпусе не работаю, так что…

— Да, если можно.

Ожидая Фанни, он вернулся в северное крыло — в закутке, где недавно была Тами, беседовали двое врачей, одного Игорь знал: психиатр из «Абарбанеля», приходивший раз в неделю консультировать коллег по поводу особых случаев. Он и отца как-то осматривал. «Вы должны понять, — сказал он потом, — что максимум возможного — поддерживать состояние больного, точнее — минимизировать скорость угасания мозговых функций». Игорь и так это знал. Надеялся услышать что-то другое. Перестал надеяться. «Странно ведут себя современные врачи», — думал он потом. Прежде врач поддерживал в пациенте надежду — ради этого порой обманывал, не сообщал о характере болезни. А сейчас принято говорить правду — и больному, и родственникам. «Неизлечимо, можем только минимизировать…» Игорь старался обходить доктора… да, Гринштейн его фамилия… доктора Гринштейна стороной, а если доводилось случайно встретиться в коридоре, то опускал взгляд и сквозь зубы здоровался. Это было неправильно, но ничего поделать с собой Игорь не мог.

Он отступил в коридор и стал думать о делах — в лаборатории заканчивали приготовления к восьмой (согласно утвержденному в прошлом году плану экспериментов) стадии: нарастили «колено» интерферометра Цандера на двенадцать элементов, и вот уже полтора месяца юстировали прибор. На этом этапе Игорь нужен не был, и он занимался оформлением статей: три — о результатах прошлогоднего, седьмого, цикла, и две сугубо теоретические, их он писал без соавторов, пытался доказать возможность не частичного, как сейчас, а полного описания квантового объекта. Доказать, что такая возможность не противоречит ни второму началу термодинамики (как утверждал Глоссоп из МИТа), ни принципу причинности (на чем настаивали Диннер и Барни из Гааги). Ни восьмая, ни двадцать пятая стадии эксперимента не поставят точку в теоретической дискуссии. Любой эксперимент — приближение, только теория может доказать принцип. Если его вообще можно доказать.

Он подумал, что напрасно теряет время, дожидаясь неизвестного ему Томера. Зачем смотреть на связанные этой женщиной тряпки, что он в этом понимает? Тами произвела на него впечатление. Ее глаза… Игорь видел слепых, не так уж редко их можно было встретить на улицах,