Джек Финней - Меж трех времен Страница 6

«Естественно. Дизели — порождение дьявола».

«Вы правы! Вы правы! А ведь восьмидесяти вам никак не дашь…»

Председатель расхохотался:

— Вижу, вы поладили друг с другом, не так ли?

Тэд прикоснулся к клавише и остановил пленку.

— Точно, поладили. Разумеется, он профессиональный адвокат, ему инстинктивно хочется убедить вас, и он знает, как этого добиться.

Тэд вновь запустил диктофон, катушки возобновили вращение, голос старика зазвучал опять:

"Этот гудок, рев лайнера, заставлял дребезжать стекла. Ясно помню, как он отзывался у меня внутри. Такой он был глубокий, такой низкий, безудержный, совершенно завораживающий.

Не прошло и пяти минут, как буксиры цветными капельками облепили корабль со всех сторон у ватерлинии. Их трубы задымили вовсю, и вот лайнер исчез, его заслонили здания. Но тут-то и выяснилось, что самое интересное еще впереди. Тут только отец объявил, что у него есть пропуска на причал компании «Уайт Стар» на Гудзоне и если я хочу, то можно посмотреть на швартовку и выгрузку. Конечно, он вновь не преминул добавить какую-то чушь насчет моей неугасимой любви к школе и знаниям…

Кажется, единственное, что могло бы еще существенно украсить тот замечательный день, — это если бы в очередь экипажей на стоянке затесался автомобиль. Однако в то утро там оказались лишь две конные пролетки. Мы поехали вверх по Бродвею до Вашингтон-сквер, повернули, насколько помню, на улицу, а затем проехали вдоль Гудзона по Уэст-стрит до самого причала. И спустились по лестнице на пирс, на помост из толстых, грубо обтесанных досок, лишь частично снабженный крышей. Может статься, что этот пирс и навес, похожий на сарай без стенок, существует и по сей день.

А корабль уже разворачивался к причалу. На какой-то момент он застыл в четверть оборота, черный дым повалил еще гуще, чем прежде. Мне это понравилось, и я глядел — да что там, пялился на исполина во все глаза, совершенно завороженный. Внезапно дым резко побледнел, почти исчез — за дело взялись буксиры и медленно-медленно, пыхтя изо всех сил, принялись подводить лайнер к пирсу. Сначала казалось, он шел прямо на меня, и я просто глазам своим не верил: как могут люди создать такой огромный корабль? Потом буксиры вновь чуть-чуть повернули его, и я опять увидел гигантский бок корабля. Увидел все четыре трубы — насколько помню, бежевые с черной полосой поверху. Они почти сливались, как сливаются планки на заборе, если смотреть под углом. Лайнер словно набирал рост, становился все выше, выше, подавлял до испуга, пока в нескольких футах от нас не вырос так, что палубные надстройки стало не разглядеть за бортами, а я застыл, окончательно подавленный его размерами.

Буксир у кормы вдруг вспенил воду грязно-серыми пузырями, буксиры у дальнего борта загрохотали и начали подталкивать судно к причалу, водная полоса между ним и берегом сократилась до ярда, до фута, до нескольких дюймов — и вот наконец осторожно и мягко, как слон, который принял протянутый ему орешек, борт коснулся пирса. И я ощутил подошвами, как вся конструкция содрогнулась, услышал визг досок и гвоздей и осознал, сколько же весит эта громадина, — а ведь она лишь чуть-чуть дотронулась до пирса, не более того.

Когда корабль замер, из бортовых люков вылетели могучие канаты и легли бухтами на причал. Их подобрали и плотно намотали на тумбы. Подкатили трап. И даже не дожидаясь, пока лайнер окончательно закрепят, вверх устремился рой носильщиков в форменных белых куртках и фуражках с черными козырьками.

Не прошло и минуты, как на трапе показались пассажиры первого класса. Носильщики тащили за ними ручную кладь с цветными наклейками иностранных отелей. Не подумайте, что кто-нибудь из шествующих по трапу позволил себе одеться кое-как, выйти в спортивном костюме, как нынешние туристы, которые прибывают с Гавайских островов с бумажными гирляндами на шеях. Нет, ничего подобного, разве что изредка попадались белые фланелевые брюки, в каких играют в теннис. Пассажиры именно шествовали — одни улыбались, другие надменно хмурились, и все нарядились, как и подобает наряжаться, когда прибываешь в великий город Нью-Йорк.

Одни женщины надели шляпки с широкими полями, напоминающие колеса или, скорее, небольшие зонтики. Я ничуть не преувеличиваю. Другие укутали головы до самых бровей в затейливые тюрбаны, украшенные перьями и даже драгоценностями. Платья чуть выше щиколоток, юбки с перехватом ниже колен. У всех пальто, меховые или отороченные мехом, — кто надел их на себя, кто нес, перекинув через руку. Уж поверьте, они специально оделись для выхода, для встречающих и для репортеров с пропусками, воткнутыми за ленты шляп, — репортеры в этот момент как раз высадились с лоцманского катера и бросились брать интервью.

Большинство мужчин были в строгих деловых костюмах. Да-да, при жилетах и галстуках. Попадались пассажиры в черных сюртуках, в рубашках со стоячими воротниками и серых полосатых брюках. А кое на ком были даже сверкающие шелковые цилиндры — наверное, их надели банкиры и дельцы с Уолл-стрит, которые намеревались отправиться прямиком в свои конторы. Те, кто помоложе, носили фетровые шляпы, как у моего отца.

На пирсе этих богоподобных пассажиров ждали друзья, объятия, поцелуи и букеты цветов. Мальчишки-рассыльные не успевали подносить пассажирам лайнера телеграммы. А неподалеку толпились стайки слуг — правда, не в ливреях, но все равно горничную или няньку можно было опознать без труда. Только шоферы были в куртках и начищенных кожаных крагах, а иные даже несли свернутые автомобильные пледы, как знак принадлежности к профессии. У ворот причала выстроилась вереница лимузинов — мы миновали их, когда входили. Я в то время знал все автомобили назубок и помню, что там стояли «изотта-фраскини», «пирс-арроу», машины фирмы «Статц» с откидным верхом, ну и прочие шикарные марки.

Более тяжелый багаж подавали из люка по роликовой дорожке, и в конце ее потные грузчики в спецовках принимали багаж на руки. По большей части это были сундуки и кофры с именами или инициалами владельцев и с названиями их родных городов: Нью-Йорк, Вена, Константинополь, Лондон…

И лишь когда все пассажиры первого класса, кроме случайно отставших, выгрузились и проследовали на таможню, были поданы другие трапы для второго, третьего и четвертого классов. Вниз потек самый разный люд, но он был мне просто неинтересен, да и одеты эти пассажиры были самым обычным образом — как прохожие, которых видишь на улицах. И никто из них не разговаривал, словно не имел на это права. Несколько смельчаков помахали встречающим, но окликнуть их не посмели. Мне все они казались на одно лицо, серыми и скучными. Эти люди — я, право, верю в то, что говорю, — знали свое место в обществе и не имели ни к кому никаких претензий. Маленький сноб, каким я был в ту пору, — надеюсь, я им не остался, — не испытывал к этой толпе интереса.