Владимир Щербаков - Болид над озером Страница 6

Только через полчаса я увидел ее сбегающей по той же лестнице и отпрянул в сторону, чтобы она ненароком не заметила, что я подглядываю за ней.

— Твой кофе остыл, — сказал я, когда она подошла к столику, и тут же отметил про себя, что на юбке ее красовалась булавка, похожая на ту, о которой мы недавно беседовали. Что это означало? Что здесь есть ювелирная мастерская? Или, может быть, магазин для отдыхающих модниц? Я промолчал.

Мы вернулись в Дом творчества на автобусе, едва успев к обеду.

После обеда я не пошел на пляж, а отправился в номер, нашел в изголовьи под простыней булавку, извлек ее на свет божий, уколов палец, и задумался. Острие ее торчало, напоминая антенну, и я не удивился бы, если мысль эта нашла бы подтверждение. Но мне хорошо известно, что в металлической булавке вряд ли можно смонтировать приемопередатчик, даже если воспользоваться самой современной техникой… хотя, впрочем, кто знает… Но факт остается фактом: булавка моя была не заколота, она была разомкнута, как сказал бы радист, и это меня смущало. Я приколол булавку к наволочке моей подушки и отправился на пляж.

Мы сели в лодку, верткую плоскодонку, уплыли за мыс, где рыбаки растянули на шестах сети. Пришла волна, мы повернули к нашему берегу, но, чем ближе мы подходили, тем выше поднимались волны, и я не мог причалить. Нос лодки относило волной, наконец я поймал мгновение и причалил, поднял Руту на руки и вынес ее на сухой песок. При этом успел заметить, что булавка ее едва держалась на бордовой юбочке, потому что была расстегнута. Рута взяла булавку, спрятала ее в сумочку и быстро ушла к себе. Я с минуту думал об этой ее булавке, но все же далек был от правды, которая мне тогда не открылась.

Великий морской змей

От кудлатого облака бежала вечерняя тень. Скрылись куда-то оранжевые бабочки, притихли стрекозы. У края поляны еще изумрудно сияла трава под солнцем и волны крон оживали под порывом ветра. Тень быстро бежала туда и погасила свет. Вечер стал другим. Проснулась какая-то давняя тревога. Я обогнул озеро, вышел к ресторанчику «Инкит». Название это я переводил вопреки всем как «Чрево кита». Один из отдыхающих приходил сюда по вечерам и крикнул официанту: «Три кварка для мистера Марка!» Ему вторили чайки над озером.

Я увидел, как дорогу на виду у завсегдатаев «Чрева кита» пересек человек. Ни один из них и бровью не повел, а я встрепенулся вдруг, словно коснулся тайны. Человек шел неторопливо, на нем были белые ботинки, светлые брюки, его каштановые волосы сливались по тону с рубашкой. Я невольно перешел дорогу вслед за ним — и понял, почему это сделал. Белый кожаный пояс его брюк напомнил мне о полетах во сне, о неизвестных, которые парили над красноватой землей, управляя своим телом лишь легкими прикосновениями к такому вот поясу.

Излишне, наверное, говорить, что я пошел за ним следом. Перешел на другую сторону шоссе, скрывшись за автофургоном; обогнал этого человека, увидел его лицо в профиль. Да, я видел его раньше. Там, у реки… Через несколько минут мы добрались до курортной зоны, и там человек этот миновал ворота, кивнув вахтеру, как знакомому. А я не смог повторить этот маневр: меня вахтер задержал. Что ж, у меня нет визитки отдыхающего в «Золотом руне» или «Дельфине», и я остался по эту сторону тайны.

Мне легче описать внешность человека, если ссылаться при этом на археологические примеры. Человек в светлых брюках похож на восточного кроманьонца: выше среднего роста, глаза выпуклые, похожие на светлые камни, нос прямой, лоб высокий, но, в общем, его нетрудно спутать в толпе с другими, ведь большинство из нас — прямые потомки восточных кроманьонцев.

Я вернулся. Сомнений не было: это он — из тех, кто летал. Налетел порыв ветра, вспорхнули растрепанные птицы, по озеру прошлись волны ряби. Были уже сумерки.

Утром следующего дня я проспал завтрак. Руты не было на пляже, и я пошел ее искать. Телефон молчал. Я спросил женщину, дежурившую у входа в корпус, не видела ли она Руты, — и описал ее внешность:

— Высокая такая, красивая, волосы как темная волна…

— Твоя высокая пошла вон в ту сторону… — сказала она, — и не одна, а с молодым человеком.

— С шатеном… в белых брюках?

— С ним, — и женщина утвердительно кивнула, мне даже показалось, что ей о том человеке известно больше; возможно, она видела его и раньше. Впрочем, об этом я размышлял уже далеко от нашего Дома творчества, когда у следующей остановки автобуса увидел их обоих: его и Руту.

Да, это был тот самый человек. Они попрощались, и Рута быстрым шагом направилась к Дому творчества, а я стоял на месте и не знал, что мне делать. Вот она увидела меня и как ни в чем не бывало подошла, взяла меня под руку. Мы пошли рядом — ни она, ни я не сказали ни слова.

На исходе дня — прогулка…

— Расскажи об Атлантиде!

Ресницы Руты дрогнули, глаза ее погасли и вспыхнули снова темным огнем; ее обычная просьба застала меня врасплох. Что со мной сегодня?

— Расскажу тебе, что на ум придет, ладно?

— Ладно, — ответила она.

Было пасмурно. Но горная цепь была открыта, облака громоздились над ней. Три чайки носились над озером, да пара черных уток смирно сидела у того места, где в озеро впадает ручей. В этом ручье я как-то видел серую змею.

Я рассказал Руте о Платоне, его предках, его ученике Аристотеле, который осмеял своего учителя, а заодно и Атлантиду. Это его, Аристотеля, слова: «Платон мне друг, но истина дороже…»

Атлантида была островом, который получил в удел Посейдон. Этот бог населил страну своими детьми, зачатыми от смертной женщины. Само слово «бог» не должно служить поводом для немедленного опровержения Платона: ведь наука уже давно доказала, что легенды древних зачастую основаны на подлинных событиях. Пример тому — гомеровский эпос о Троянской войне. Легенды записаны особым языком, который нужно уметь понимать. И я прочитал для Руты по памяти: «На равном расстоянии от берегов в середине всего острова была равнина, если верить преданию, красивее всех прочих равнин и весьма плодородная, а опять-таки в середине этой равнины, примерно в пятидесяти стадиях от ее краев, стояла гора, со всех сторон невысокая. На этой горе жил один из мужей, в самом начале произведенных там на свет землею, по имени Евенор, и с ним жена Левкиппа, их единственная дочь звалась Клейто. Когда девушка достигла уже брачного возраста, а мать и отец ее скончались, Посейдон, воспылав страстью, соединяется с ней; холм, на котором она жила, он укрепляет, по окружности отделяя его от острова и огораживая водными и земляными кольцами (земляных было два, а водных — три) большей или меньшей величины, проведенными на равном расстоянии от центра острова, словно бы циркулем. Эта преграда была для людей непреодолимой, ибо судов и судоходства тогда еще не существовало. А островок в середине Посейдон без труда, как то и подобает богу, привел в благоустроенный вид, источил из земли два родника — один теплый, а другой холодный — и заставил землю давать разнообразную и достаточную для жизни снедь».