М Емцев - Орфей и Эвридика Страница 6

Запрокинув голову, Орфей любовался ночью с плоской крыши храма. Ему казалось, что звезды тихо плывут над ним и тают во мраке, растекаясь серебряной пыльцой млечного пояса.

Может быть, где-то там, в равнодушных высотах, витает душа Эвридики. Мучительно стремясь разомкнуть круг земных форм, обрести новое воплощение где-нибудь на звезде Хор-Сет 1 или там, у горизонта, где тревожно пылает звезда Хор-Ка 2.

Ночь переливалась живыми искрами летучих насекомых, чадили дымные факелы стражи, дрожали звезды в зелено-черной воде. Воздух был густым и терпким, как настой. Пахло мятой и резедой.

Орфей как зачарованый пересек висячий сад. В терракотовых вазах росли апельсиновые кусты, карликовые алоэ, кедры, ребристые пальмы и мастичное дерево, листья которого жуют женщины, чтобы придать дыханию аромат.

И Орфей вдруг почувствовал суровое очарова

1. Юпитер. 2. Сатурн.

ние одиночества. Точно его вдруг коснулось дуновение вечности. Ночь длилась, и до рассвета могли незаметно пролететь годы. Странное и целительное преображение ощущал Орфей. Сжигавшие его страсти угасали, как тени, а мысли о вечности и успокоении обретали плоть. И не было в мире другой реальности, кроме этих мыслей. И ему показалось, что ночь поглощает его без остатка, тело становилось невесомым и нечувствительным. Оно превращалось во что-то другое, чистое и возвышенное.

Он быстро сбежал вниз, пересек перистиль, белой тенью пронесся по темным галереям.

Остановился он у закрытых дверей святилища. Упал на гранитные ступени, прижался к ним лицом. И хлынули слезы. Он улыбался, точно не ощущал этого горячего и благодатного ливня. Все растворялось в этих слезах: желания, возмущение, тоска и сожаление. Он целиком отдавался божественному началу, отказывался от себя ради какой-то высокой и неизменной истины, перед которой все его порывы и взлеты не более, чем песчинка у подножия сфинкса.

- О Изида, - шептал он, - душа моя - лишь слеза из твоих очей, и да падет она каплей росы на души других людей. Я хочу умереть, чтобы слиться с тобой. Дай мне стать искупительной жертвой. Светлой кровью сродниться с тернистой тропой.

И тут он почувствовал, что от него ускользает цель и ему не нужны ни власть, ни познание. Причастность к божеству, слитность с ним, полное растворение в нем и этот экстаз и слезы с улыбкой - вот она, его настоящая цель.

- Благодарю тебя, Изида! Я обрел, нежданно обрел истину. Это ты направляла меня. Я пришел сюда совсем за другим.". А зачем я пришел сюда? .. Зачем я пришел?! - Он закричал, как раненый зверь, и гулкое эхо прокатилось по каменным галереям.

Он поднялся, шатаясь, закрывая руками искаженное болью, залитое слезами лицо.

- Что со мной делается? Я забыл о тебе, Эвридика. Я чуть не предал тебя. - Он беззвучно шевелил губами, но ему казалось, что он кричит и боги в дальних приделах отвечают ему хохотом. Он оторвал руки от лица, развел их в стороны, зашатался и упал на шершавый гранит ступеней.

Наутро его нашли почти бездыханным. Осторожно положили в теплую ванну, пустили кремневым скальпелем кровь, растерли благовонными эссенциями и отнесли в келью.

Впоследствии Орфей ничего не помнил об этой ночи и ничего не мог рассказать.

... Однажды ночью Орфея разбудил иерофант, который впервые встречал его у ворот храма.

- Звезда Изиды 1, - тихо сказал он, - горит прямо над храмом, и наши астрономы могут видеть ее из колодца даже днем. Близится миг, когда Изида приоткроет свое покрывало. Ты вступишь в общение с посвященными. Чистота помыслов, стремление к истине и сила отречения дали тебе это высокое право. Но никто не переступал порога Озириса, не пройдя через смерть и воскресение. Следуй за мной, брат. Тебе предстоит пройти через это.

Жрецы Озириса с факелами в руках повели Орфея в низкий склеп. Между четырьмя укрепленными на сфинксах колоннами стоял открытый саркофаг из черного мрамора.

- Ни один человек, - сказал иерофант, - не может избежать смерти, но не всем дано воскреснуть в свете Озириса. Ты же пройдешь через могилу живым и увидишь неземное сияние еще на земле. Ты останешься в этом саркофаге до появления света. Преодолев ужас, ты обретешь волю.

Орфей лег в саркофаг. Прикосновение к холодному гладкому камню заставило его вздрогнуть. Ему хотелось закричать от охватившей его тоски. Громко и страшно, чтоб лопнули уши и разорвалось горло.

Иерофант склонился над ним и коснулся ладонью глаз. Жрецы один за другим погасили факелы. Тени четырех сфинксов сгустились и шарахнулись в наступившую ночь. Орфей остался один. А тоска все нарастала. Она переросла в отчаяние и ужас. Будто неотвратимо рушился мир и все распылялось на первозданные элементы.

Они оставили его умирать. Последние дни он чувствовал себя все хуже и хуже. Непонятная слабость накатывала неожиданно, он начинал терять силы. Они опоили

1 Сириус.

его отравой. Недаром вода, которую он пил в эти днн, имела странный горьковатый привкус. Наверное, это был медленный яд. Но зачем и за что?

Напрасно Орфей уговаривал себя, что это лишь традиционный обряд, последнее испытание перед посвящением. Тело не слушалось рассудка. Оно трепетало каждой жилкой, и будило, и подгоняло, и сгущало какой-то животный ужас.

Он, который не боялся ни богов, ни людей, певец и воин, бестрепетно спустившийся в подземное царство, трепетал теперь, как выброшенная на берег рыба.

Не смерть страшила его и не близость богов. С каждым ударом сердца от него уходила воля. Ему обещали всесокрушающую небесную волю, а пока отнимали земную, без которой человек перестает быть самим собой. Или это медленный яд отравлял его кровь, убивая все то, без чего нельзя жить на этой земле?

Вдруг послышалось пение, печальное и заглушенное: "Скорбите, скорбите, плачьте, рыдайте, без устали плачьте, так громко, как только вы в силах..."

Мужской хор затих. Но долго еще в воздухе плыла высокая скорбная нота:

"А-а-а-а..."

"Начало всех начал, - вспомнил Орфей, - буква, отвечающая числу "один".

Но только замер печальный отголосок, как вновь поднялась заунывная, разбегающаяся неутомимой тоской волна. Вступил хор плакальщиц:

"О достойнейший путник, направляющий шаги свои в страну вечности, как скоро тебя отнимают от нас!"

Орфей вслушивался в погребальное пение и силился понять, кого отпевают в этот ночной час. Потом вдруг понял. Отпевали его. Живого. Постепенно стынущего в холодном саркофаге.

И ему стало жалко себя. Так мучительно жалко, что жгучие слезы заволокли глаза. Они терзали их и никак не могли пролиться.

"Как прекрасно, как дивно то, что с ним происходит!.." затянул еще один мужской хор.

"...будешь отныне в земле, обрекающей на одиночество", рыдая, отозвались плакальщицы.