Грег Иган - Кристальные ночи Страница 6

Если бессмертие фиты встретили смешанным чувством радости и замешательства, принять бесплодие им оказалось не так просто. Когда все попытки родителей придать лишним шарикам своих тел форму детей оказались такими же напрасными, как лепка пластилиновых кукол, фиты ответили на это отчаянным упорством, на которое было больно смотреть. Люди более-менее свыклись с бесплодием, но в данном случае это больше напоминало рождение мёртвого плода — раз за разом. Даже когда Даниэль лично вмешался, чтобы модифицировать основные мотивы поведения фитов, своего рода культурная или эмоциональная инерция по-прежнему заставляла их совершать все эти действия. Хотя их новые инстинкты побуждали их просто собирать лишние шарики своих тел и удовлетворённо на этом останавливаться, фиты повторяли прежние свои телодвижения, жалко и сконфуженно стараясь придать бесполезной массе форму, пытаясь превратить её в нечто живое и дышащее.

«Ну же, — думал Даниэль. — Переступите же через это». Для него это был некий предел в симпатиях к бессмертным созданиям, которые заполонили бы своими детьми галактику, если бы только смогли действовать сообща.

Фиты ещё не придумали письменность, но у них сложилась значимая традиция устной речи. Некоторые жители Сапфира складывали горечь о прошлом в элегантные слова. Полиция мысли идентифицировала эти мемы и заботилась о том, чтобы они не слишком распространялись. Иные фиты предпочитали самоубийство жизни в новом мире бесплодия. Даниэль чувствовал, что у него нет права их останавливать, но таинственные стечения обстоятельств вставали на пути у каждого, кто пытался окутать такие действия аурой романтики или поощрить их.

Фиты могли умирать лишь по своей воле, но тем, кто сохранил в себе волю к жизни, было не суждено столетие за столетием нежиться в сладкой дрёме. Ужасные неурожаи Даниэль запретил, но само по себе чувство голода никуда не делось — Даниэль по-прежнему контролировал количество доступной пищи и других ресурсов, понуждая фитов к новым изобретениям, развитию сельского хозяйства, ведению торговли.

Полиция мысли идентифицировала зачатки письменности, математики и естественных наук и всячески поощряла их развитие. Физика Сапфира представляла собой упрощённую модель теории игр, не настолько произвольную, чтобы быть непоследовательной, но и не настолько глубокую и сложную, чтобы для полного понимания потребовалась физика элементарных частиц. По мере того как время в кристалле бежало вперёд, а бессмертные обитатели искали утешение в понимании своего мира, в Сапфире скоро появились свои Эвклиды и Архимеды, Галилеи и Ньютоны; их идеи распространялись со сверхъестественной эффективностью, порождая множество математиков и астрономов.

Звёзды в мире Сапфира были лишь декорациями, словно лампочками в планетарии. Они предназначались исключительно для того, чтобы фиты смогли правильно вывести идеи гелиоцентричности и инерции. Но луна была настоящей — такой же настоящей, как и сама планета. Для развития нужных технологий, позволивших бы до неё добраться, требовалось время, но это было ожидаемо; Даниэль не хотел, чтобы фиты забегали вперёд. На луне их поджидал особый сюрприз, но было бы правильнее, если бы жители Сапфира развили биотехнологии и компьютеры до того, как его найти.

В отсутствие ископаемых останков прошлых форм жизни и ограниченного числа биологических форм на Сапфире, в условиях серьёзных вмешательств извне, которые было необходимо маскировать, фитам было сложно прийти к аналогу великой теории Дарвина в биологии. Но заложенные в них навыки обращения с шариками дали им огромную фору в практических приложениях. Легкие подталкивания извне запустили интенсивные попытки усовершенствования анатомии фитов, корректирующих некоторые несовершенства, незамеченные в до-сознательную эпоху.

По мере того как они пополняли свои знания и совершенствовали технологии, Даниэль позволил фитам вообразить, будто эта деятельность позволит им в конечном счёте восстановить рождаемость. В сущности, так оно и было, пусть от этой цели жителей Сапфира и отделяли несколько концептуальных революций. Люди столь же активно и безуспешно пытались отыскать философский камень, но в конечном счёте открыли трансмутацию элементов в ядерных реакциях.

Фиты, надеялся Даниэль, переделают самих себя: изучат свои мозги, разберутся в их устройстве и начнут их улучшать. Задача была умопомрачительной; даже Люсьен со своей командой, с возможностью полного наблюдения за жителями Сапфира, и близко не мог подобраться к её решению. Но когда кристалл работал на полной скорости, фиты думали в миллионы раз быстрее своих создателей. Если бы Даниэль смог заставить фитов придерживаться определённой линии, все достижения тысяч лет человеческого прогресса могли бы уложиться в считанные месяцы.

5

— Мы теряем понимание языка, — сказал Люсьен.

Сейчас Даниэль находился в своём офисе в Хьюстоне. Он приехал в Техас провести серию личных переговоров, выяснить, сможет ли получить столь нужные сейчас деньги продажей лицензии на производство кристаллов. Он бы предпочёл придержать технологию для себя, но был почти уверен, что опередил всех соперников без исключения, что ни у кого из них не было шансов его догнать.

— Что значит «теряем понимание»? — спросил Даниэль.

Люсьен разговаривал с ним лишь три часа назад и ни словом не обмолвился о надвигающемся кризисе.

Полиция мыслей, объяснил Люсьен, со своей работой справляется как надо. Она запустила среди фитов мем о нейронной самостоятельной модификации, какой ни есть. И теперь по Сапфиру распространялась успешная форма «прокачки мозгов». Для такой прокачки требовался детальный «рецепт», но не технологическая помощь; вполне хватало природных способностей к наблюдению и манипуляциям с шариками — тех способностей, которыми фиты раньше пользовались для копирования себя при размножении.

Собственно, во всём этом не было ничего такого — Даниэль на это и рассчитывал. Но было одно «но»: фиты с прокачанными мозгами разработали новый язык, глубокий и сложный — и аналитическое ПО не могло его расшифровать.

— Замедли их ещё, — предложил Даниэль. — Дадим лингвистам время их догнать.

— Я уже остановил Сапфир, — ответил Люсьен. — Лингвисты бьются уже час, с вычислительными мощностями целого кристалла.

— Но мы же точно знаем, что они сделали со своими мозгами, — раздражённо сказал Даниэль. — Почему мы не можем понять эффект этих модификаций на язык?

— В общем случае, логический вывод языка из одной только нейронной анатомии вычислительно невозможен, — пояснил Люсьен. — С прежней версией языка нам улыбнулась удача: у него была простая структура, она хорошо кореллировалась с очевидными элементами поведения. Новый язык куда абстрактнее и концептуальнее. У нас даже может не найтись аналогов для половины понятий и терминов.