Герберт Уэллс - Первые люди на Луне (без указания переводчика) Страница 6

Кавор полагал, что доходы, о которых я говорил, надо будет употребить на поощрение научных исследований, но я решил, что вопрос этот мы обсудим после.

— Ладно, — кричал я, — ладно!

Но я настаивал на том, что прежде всего следует приготовить чудесное вещество.

— Ведь без этого вещества, — повторял я, — не сможет отныне обойтись ни один дом, ни одна фабрика, ни один корабль. Оно распространится несравненно шире, чем любое патентованное средство. Из десяти тысяч мыслимых способов его применения, Кавор, нет ни одного, который не обогатит нас больше, чем может померещиться фантазии скупца.

— Да, — сказал он, — кажется, я начинаю понимать вас. Удивительно, право, как совершенно новые точки зрения открываются, когда поговоришь о какой-нибудь вещи…

— И особенно, если поговорить с подходящим человеком, — добавил я.

— Я полагаю, — сказал он, — что нельзя питать безусловного отвращения к богатству. Вот только одно обстоятельство…

Он запнулся. Я молчал и ждал.

— Знаете, не исключена вероятность, что нам так и не удастся приготовить этот сплав. Он может принадлежать к числу тех вещей, которые мыслимы теоретически, но на практике приводят к нелепости. Или, чего доброго, уже после того как мы начнем приготовлять его, обнаружится какая-нибудь маленькая загвоздка…

— Ну, этой загвоздкой мы займемся тогда, когда она обнаружится, — сказал я.

2

ПЕРВАЯ ПРОБА КАВОРИТА

Но опасения Кавора оказались напрасными. Диковинное вещество было приготовлено 14 октября 1899 года.

Вследствие не совсем обычного стечения обстоятельств вещество образовалось совершенно случайно, когда м-р Кавор всего менее ожидал этого. Он сплавил несколько различных металлов с некоторыми другими химическими элементами, — дорого бы я дал теперь, чтобы знать, с какими именно, — и собирался в течение недели поддерживать смесь в жидком состоянии, а затем позволить ей медленно остыть. Если он не ошибался в своих расчетах, то последняя реакция должна была наступить, когда температура спустится до 60® по Фаренгейту. Но за его спиною между рабочими начался спор о том, кто должен поддерживать огонь в плавильном горне. Гиббс, обычно выполнявший эту работу, пожелал вдруг свалить ее на бывшего садовника под тем предлогом, что каменный уголь выкапывают из земли, а потому столяру не подобает иметь с ним дело. Садовник, напротив, утверждал, что уголь есть особого рода металл или руда, не говоря уже о том, что сам он теперь уже не садовник, а повар. Спаргус, со своей стороны, настаивал, что Гиббс, будучи столяром, обязан топить печь, так как уголь, в сущности, ископаемое дерево. В результате этих пререканий Гиббс перестал поддерживать огонь в печи, и никто не подумал заменить его. А Кавор был в это время слишком занят новой интересной проблемой каворитовой летательной машины (причем упустил из виду сопротивление воздуха и еще два других существенных обстоятельства) и потому не заметил беспорядка у себя в лаборатории. И вот — открытие его родилось на свет преждевременно, когда он шел через поле к моей даче для нашей обычной вечерней беседы и чаепития.

До сих пор в моей памяти необычайно живо рисуются все подробности этого события. Вода уже закипела, и все было готово. Приближающийся звук «зззууу» заставил меня выйти на веранду. Подвижная маленькая фигурка Кавора казалась совершенно черной на фоне заката. Трубы его дома поднимались над пышно окрашенной осенней листвой. Далее виднелись мутно-синие Уильденские холмы, а слева расстилалась окутанная туманом низина, молчаливая и широкая.

И вдруг…

Трубы метнулись к небу, распадаясь при полете на отдельные ряды кирпичей. За ними последовала кровля и куча всевозможной утвари и мебели. Потом, все обгоняя, поднялось огромное белое пламя. Деревья, которые росли вокруг дома, начали качаться, закручиваться и ломаться на отдельные куски, падавшие прямо в огонь. Грянул громовой удар, от которого я до конца дней моих оглох на одно ухо. Оконные стекла позади меня рассыпались на тысячу осколков.

Едва успел я спуститься по трем ступеням веранды, как вдруг налетел вихрь.

Моментально полы моего пиджака поднялись мне на голову. Длинными прыжками и совершенно против воли я начал подвигаться навстречу Кавору. В тот же миг изобретателя подхватило, завертело и понесло по бурно волнующемуся воздуху. Я увидел, как жестяной колпак одной из печных труб на моей даче ударился оземь в шести ярдах[10] от меня, перепрыгнул оттуда футов за двадцать и быстро понесся большими скачками к самому центру сумятицы. Кавор, отчаянно лягавшийся и барахтавшийся, свалился на землю, перевернулся, покатился, вскочил на ноги. Тут его снова подняло и понесло с чудовищной быстротой, пока он наконец не исчез среди трясущихся и шатающихся деревьев, которые изгибались во все стороны около его дома.

Облако дыма и пепла и глыба какого-то мерцавшего синеватым светом вещества поднялись наверх, прямо к зениту. Большой кусок забора пролетел мимо меня, упал рядом, распластался на земле, — и самое худшее миновало. Неистовый вихрь превратился в обыкновенный ураган. Я вновь почувствовал, что могу дышать и держаться на ногах. Повернувшись к ветру спиной, мне удалось остановиться и кое-как собраться с мыслями.

За эти несколько секунд внешний облик окружающего мира резко изменился. Ясный закат померк, небо оделось угрюмыми тучами, на земле все было расшатано и опрокинуто бурей. Я обернулся, чтобы посмотреть, устояла ли моя дача, потом заковылял к деревьям, между которыми исчез Кавор. Сквозь их высокие оголенные ветви теперь пробивалось пламя горящего дома.

Я углубился в рощу, перебегая от одного дерева к другому и хватаясь за стволы, но некоторое время поиски мои были тщетны. Наконец среди груды сломанных ветвей и досок, наваленных возле полуразрушенной садовой ограды, я заметил какое-то движение. Я бросился туда, но еще не успел добежать, когда круглый темно-коричневый предмет выделился из кучи, встал на облепленные глиной ноги и протянул вперед пару беспомощных окровавленных рук. Кое-какие остатки одежды еще болтались на ветру вокруг этой уродливой массы. Сперва я не мог понять, что означает эта земляная глыба, стоящая передо мной, но скоро узнал Кавора, сплошь обмазанного глиной, в которой он только что вывалялся. Наклонившись против ветра, он счищал грязь со своих глаз и губ.

Он вытянул руку, напоминавшую сгусток глины, и пошатываясь шагнул ко мне навстречу. От его лица, искаженного только что пережитым волнением, продолжали отваливаться мелкие кусочки грязи. Он казался таким изуродованным и жалким, каким только можно представить себе человеческое существо, и потому слова его изумили меня чрезвычайно!