Юрий Леж - Бегство Страница 6

И тут, будто подслушав последние мысли Вожака, Высокий сказал:

— Посмотри…

Он шагнул к стене, на которой висело большое, в рост человека, запыленное, забрызганное чем-то, грязное зеркало в литой бронзовой раме. Разглядеть хоть какое-то отражение в нем было невозможно. Но Высокий провел рукой, затянутой в тонкую кожаную перчатку, по пыльной поверхности, и в зеркале запрыгали, заплясали огоньки пламени… Сквозь сумрак все еще грязного стекла проступило отражение камина, маленького толстячка, сидящего в кресле Вожака, высокого гостя.

А потом Высокий просто отступил в сторону, уходя из поля зрения, но его отражение не исчезло из зеркала, продолжая жить в нем своей, отдельной от яви, жизнью. Вожак покосился на странного гостя, тот стоял у стены, спокойно скрестив руки на груди, в то время как его отражение в зеркале разгуливало по комнате, заложив руки за спину, и беззвучно шевеля губами.

— Детей мы не возьмем, — будто откуда-то из-под толщи воды, сквозь забитые ватой уши услышал Вожак голос Высокого. — На не нужен мусор, и можешь не изображать из себя человеколюбивого гуманиста. Потому что они — самый настоящий мусор, способный мучительно просуществовать, а не прожить, еще несколько лет. Да и то в самых благоприятных, тепличных условиях.

Слова человека в черном были жестокими, но смысл их был справедлив. Вожак не мог не подумать об этом. Но не мог он и так спокойно списать из жизни детей, обрекая их на что-то страшное и непонятное за Краем Света.

— Теперь тебе уже легче выбирать, — звонко посоветовал Коротышка. — Детей не возьмем, из женщин отпадает родившая шестипалого. Да и подросток этот, вы сами его Спящим зовете…

Парнишка с жидкими, неопределенного цвета волосами, неопрятный даже на фоне всех остальных, умывающихся раз-два в месяц, и равнодушный ко всему на свете, даже к еде, спал в тот момент, когда его подобрали, спал в десантном отсеке вездехода, в полусонном состоянии выбирался наружу и тут же засыпал, стоило ему на пару минут остановиться где-нибудь. Единственным его достоинством была незаметность и неприхотливость в еде. Но каждый раз, трогая вездеход с места, вожак вспоминал, не забыли ли они где-то спящего Вовку.

— Осталось-то всего — ничего, — по-прежнему бодро продолжил Коротышка. — А если ты себя за высокоморального гуманиста считать продолжаешь, так и еще на одного меньше. Из восьми троих выбирать всегда легче, чем из шестнадцати…

«Они же люди, все они — люди, — хотел возразить Вожак. — Как выбирать?» Но в этот момент в голове у него смешалось отражение высокого человека в черном с ним самим, к непонятному, хаотичному хороводу присоединился Коротышка, а потом всё вокруг растворилось в язычках спокойного мирного пламени горящих в камине поленьев…

— Возьмите Лягушонку, — хрипло, с трудом выталкивая из себя слова, сказал Вожак; сказал и — сдался. — Возьмите. Зоя, она пусть и зеленая, но крепкая, может у нее что с пигментацией кожи только нарушено? И — Саню вместе с ней. Им вдвоем надо быть, если вы понимаете.

— Мы понимаем, — неожиданно мягко сказал Высокий. — Ты снова нас не теми, кто мы есть на самом деле. А мы всё понимаем. Третьим в этой компании очень хочешь быть ты, сам. Что тебе мешает?

— Они… никто… они не смогут вести вездеход, — почти шепотом сказал Вожак. — Не умеют, да и силенок не хватит за рычагами сидеть, это ж не авто для гламурных дам…

— Ты еще помнишь эти слова? — удивился Высокий. — Вот не думал, что такие люди остались… А вездеход им не понадобится, отсюда до Края Света они и пешком дойдут, поверь… И даже никто не погибнет по дороге, просто — не успеет.

— Думаешь сейчас «что я сделал?», раскаиваешься? горюешь? — будто прочитав мысли Вожака, спросил Коротышка. — Ну-ну, кайся, кайся… А ведь мы могли просто зайти в столовую и перестрелять всех лишних, оставить только того, кто нам бы приглянулся во сне…

— Почему же не перестреляли? — спросил Вожак. — Интересно было посмотреть, как мучается человек с выбором? обрекая других…

— Не очень-то ты и мучился, — деловито отозвался Высокий, подтянул на удивление чистые перчатки и добавил: — Пора…

Вожак вздрогнул и вскинул голову — за окном просветлело, как будто за час их разговора промелькнули восемь часов темного времени суток.

— Как такое могло быть? — тихо, будто бы сам себя, спросил Вожак.

Высокий демонстративно пожал плечами:

— Край Света… Тут всякое бывает, не предугадаешь.

…Люди вставали трудно, медленно и неохотно, молча терли заплывшие за ночь гноем глаза, тихонько выскальзывали один за другим в соседнюю комнатку, когда-то бывшую туалетом, с сохранившимся, целым унитазом. Вот только сейчас ни воды, ни света в ней не было, потому двери за собой не закрывали.

Так же привычно собирали свои нехитрые пожитки, не обращая внимания на друг на друга, без вопросов выходили на улицу…

— Саня, Зоя, останьтесь здесь, — распорядился Вожак, выходя следом за своими, или теперь уже вовсе не своими, людьми.

«Что-то надо бы им сказать, — подумал Вожак, глядя, как народец сбивается в некое подобие колонны за разрушенной оградой домика. — Ведь прощаемся навсегда… или — не надо?»

Вожака не мучила совесть, он не испытывал жалости или привязанности к уходящим за Край Света людям, но вот неизвестность, которую сулили изменения в собственной судьбе, с каждой секундой волновала его все сильнее и сильнее.

— Ладно, — вполголоса сказал Вожак, глядя на построившуюся, наконец-то, колонну. — Двигайтесь вперед, за поселком возьмете чуть вправо, ну, вон туда, к холмам…

Никто ему не ответил, да он и не ждал ответа, молча люди зашагали по давно заросшей бурьяном дорожке, ведущей их… Может быть, они рассчитывали, что возле холмов их уже будет ждать Вожак с вездеходом? Может быть, им было просто всё равно? Кто это поймет?

Он тупо смотрел, как неровно колышутся горбатые от вещмешков и котомок спины, укрытые плащами химзащиты; люди уходили туда, где среди ночи играли невероятными сполохами зарницы, туда, где, по словам нежданных гостей, не было ни смерти, ни жизни…

…Одновременно с вернувшимся с улицы Вожаком в столовую вошли Высокий и Коротышка. Сейчас, при дневном свете, оба утратили некий налет демоничности и потусторонности, так резко выраженный в обоих ночью, при свете живого пламени камина. Длиннополое пальто и шляпа Высокого оказались изрядно потертыми и заляпанными грязью и машинным маслом, а такая стильная курточка Коротышки и вовсе была женского фасона. Но вот лица не изменились. Всё та же смуглая мрачность и серьезность на лице Высокого, легкий румянец и веселое выражение у его напарника.