Агоп Мелконян - Via Dolorosa Страница 6

Что может от него зависеть, когда он сам - нелепая игрушка в руках природы. Природа создала его просто так, для игры, в минуту радостного забвенья, чтобы не помереть со скуки. А он возомнил о себе бог весть что...

Он опрокидывает бокал почти до дна.

- А самая большая ложь... Знаешь, в чем состоит величайшая ложь? В том, что человека создал бог. Нет лжи бесстыднее этой! Разве мог всесильный и сверхмудрый бог создать такое ничтожество? Это все равно, что ювелиру делать подковы.

Я понимаю тебя, Дарк, сейчас тебе нужно думать о чем угодно, только не о них.

- Искусный мастер не способен на халтуру. Вообще во всей этой Вселенной есть какая-то недоделанность, видно, ошибка допущена в первые же минуты ее существования. Что-то не было продумано до конца. А потом и вовсе все пошло вкривь и вкось, поскольку несовершенными оказались основные принципы, базисные законы. И в результате появился человек - образец несовершенства.

- Все-таки человек имеет свою ценность - вставляю я просто так, чтобы завязать спор.

- Разумеется, так как он является высококалорийной пищей для червей. В этом и заключается его ценность. Хочешь еще выпить? Теперь тебе некуда спешить.

Не дожидаясь ответа, он наполняет мой бокал.

- Возьми, например, усиливающуюся энтропию. Дурацкая вещь, верно? Ну не идиотизм ли это - собственными руками делать что-то, заранее зная, что в основе всего лежит принцип саморазрушения. Ведь тем самым ты отрицаешь смысл создаваемого, обрекаешь его на тлен.

Он шумно отпивает глоток.

- Спустя миллиарды лет тот же принцип был положен в основу человеческой судьбы - создавать себе подобных, обрекая их на гибель! Та же нелепость, та же жестокая несправедливость!

Я молчу. Знаю, что ему хочется поговорить со мною совсем о другом, но для этого ему нужно набраться смелости.

- Я прочел работы всех великих философов, - продолжает свою исповедь Дарк. - Все они рассуждают об устройстве мироздания, однако мироздание понимается ими как нечто завершенное, раз и навсегда застывшее. Оно существует помимо нас, остается только разобраться в нем. И только один рискнул пойти от обратного - Эйнштейн. В одном из своих писем он писал: "Хочу понять, таким бы ли я создал мир, если бы был богом''. А в другом месте признавался: "Меня интересует, был ли у бога выбор?" Это далеко не праздные вопросы, Эмиль, значение их огромно, но они неразрешимы.

Он снова доливает свой бокал, чтобы поддержать свою отвагу.

- Или возьмем, например, время. Если бы бог и вправду существовал, неужели он удовольствовался бы только одним измерением времени? Да простит меня демиург, но ведь это же глупость! Приковать цепями все сущее к одной оси времени, лишить нас возможности возвращаться в прошлое, заставить шагать только вперед, в неизвестность, не позволить ни на минуту наведаться в день вчерашний... А кто из нас не мечтал вернуться назад? Разве не это самая сильная мечта человека?

Он говорит медленно, растягивая слова, но я не совсем понимаю, к чему он клонит.

- Взгляни-ка вот на эту штуку. Это обыкновенные часы с маятником. Что отмеряет маятник? Думаешь, время? Ничего подобного, Эмиль! Он просто отмеряет свой собственный шаг. Что общего это имеет со временем? С моим временем? С моей жизнью, моими воспоминаниями, моим ожиданием?

- Каким ожиданием? - спрашиваю я.

- Ожиданием пробуждения. Ожиданием прихода того дня. Видишь ли, я жду, когда наступит тридцатое октября, до этого срока я мертв.

- Я не понимаю, о чем ты, Дарк?

- Что ж тут непонятного? Впадаю в анабиоз. В алкогольную летаргию. До тридцатого октября, до их прихода.

- Чьего прихода?

Он вздрагивает. От выпитого, он с трудом держится на ногах.

- Кукол. Моих кукол. Они явятся на наше скорбное представление.

Теперь я могу молчать. Теперь он выложит все без наводящих вопросов.

Но сначала он наливает себе. Пьет с каким-то непонятным ожесточением, словно мстит кому-то.

- Да, тридцатого октября. Я уже послал заявку.

Приедут техники, приволокут с собой два ящика утехи, разбросают их содержимое по полу. Конечно, с их стороны это жестоко - затеивать монтаж на моих глазах.

Но питания в батареях хватает только на десять дней, поэтому и приходится монтировать их на месте.

- Кого монтировать? - я все же не могу удержаться от вопроса.

- Их. Жену и сынишку. Мою жену и моего сынишку, - задумчиво повторяет он. - Они собирают их у меня на глазах, это ужасное зрелище.

Он встает, вернее, пытается подняться, но, покачнувшись, едва не валится с ног. Я хочу ему помочь, но он отталкивает мою руку.

- Все это повторяется, как в какой-то ловушке, подстроенной нам временем. Мы прощаемся как нормальные люди. Я целую мальчика, стараясь не разбудить. Потом целую ее. Я очень люблю ее, Эмиль. Люблю каждый год. А потом их находят в пропасти.

Он снова прилипает к окну и начинает всматриваться в дорогу.

- Так произошло и тогда, когда они еще были настоящими. С тех пор это просто повторяется. Я делаю заявку, техники привозят их, собирают у меня на глазах... Десять дней жизни, целых десять дней! Я осторожно целую ребенка, никогда не бужу его. Потом ее. Я очень люблю ее, Эмиль. Каждый год люблю. А потом их находят в пропасти.

- Нет! - кричу я. - Ведь с ними Лиза!

- Ничего не поделаешь, мой мальчик. А Лиза... Что ж, она говорила, что любит страшные сказки...

- Ты чудовище, Дарк!

- Ничего не поделаешь. Всё повторяется. Время стягивает петлю на нашем сердце. Стягивает все крепче, пока не задушит. Постепенно к этому привыкаешь. Да, уверяю тебя - постепенно к этому привыкаешь. Впрочем, может, я и не прав. Пожалуй, я не прав.

- Но Лиза моя жена!

- Она и останется твоей женой. Целых десять дней. Я дам тебе номер телефона, по которому нужно делать заказ. Паршиво только, что их монтируют прямо у тебя на глазах. Это жестоко. Но что поделаешь, раз питания в батареях хватает только на десять дней...