Вероника Кузнецова - Дневник штурмана Страница 6

Если командир несколько раз заходил к нам в рубку, то бортинженера я не видела до самого обеда, а потом лишь заметила его широкую фигуру, вошедшую в рубку. Это же неестественно до сих пор не знать в лицо своего бортинженера. Счастье ещё, что среди пассажиров его выделит синяя форма, если придётся встретиться при людях, а то получится неудобно. А вообще мир для меня сейчас сузился до размеров рубки, столовой, моей каюты да ещё, пожалуй, коридора, а всё человечество превратилось в мистера Форстера, мистера Уэнрайта, мистера Георгадзе, безмолвной горничной и безликого бортинженера. Мысли заняты только ими. Скорее бы уж познакомиться с пассажирами, а то общительному русскому человеку невмоготу в этом мире молчания и неподвижных суровых лиц. Где наши оживлённые разговоры за чашкой чая с Алексеем Афанасьевичем, Зиной, Сашей?

На обед я возлагала большие надежды, как на единственное пока средство побыть в обществе живых людей, а не роботов. Первым ударом было то малоприятное обстоятельство, что и за столом я не была избавлена от замораживающего влияния командира и первого штурмана, так как моё место оказалось как раз между ними. Я сама себе показалась заключённым между двумя тюремщиками. Кое-как подавив разочарование, я утешилась тем, что издали буду прислушиваться к интересным разговорам психологов, их тонким рассуждениям, а в дальнейшем, когда познакомлюсь с ними лично, то оба мои монстра не помешают мне слушать их более заинтересованно, как людей близких. Вот тут-то меня постигло ещё одно разочарование: общей беседы не было. Наши учёные собратья, сойдясь вместе за одним столом, отнюдь не пустились в умные споры, а углубились в процесс жевания и глотания, коротко и неинтересно переговариваясь с ближайшими соседями. Я надеюсь, что их поведение объясняется тем, что они малознакомы, а потом, со временем они станут общительнее. Пока мне оставалось лишь наблюдать.

Тридцать незнакомых лиц не запомнишь сразу, да и первое впечатление бывает обманчивым. Прежде всего я обратила внимание на довольно молодую негритянку, миниатюрную, стройную, похожую на ожившую статуэтку. Кроме этой чёрной женщины был пожилой негр с абсолютно белыми курчавыми волосами. Своей вежливостью и предупредительностью выделялся круглолицый японец. Затем мой взгляд скользнул по задумчивому индусу и остановился на черноволосом маленьком французе-южанине. По-видимому, он тоже тяготился скучным застольем и поглядывал на всех поочерёдно живыми, проницательными и вместе с тем весёлыми глазами. Я читала в какой-то старинной книге мнение некоего француза, что французы — это весёлые русские, а русские — это грустные французы, и сразу почувствовала симпатию к этому плотному человечку. На миг мы встретились глазами и, кажется, каждый понял мысли другого. Он обвёл взглядом обедающих, прихватив напоследок и моё чопорное окружение и… нет, не состроил гримасу, однако нечто такое мелькнуло в выражении его лица, что я бы улыбнулась весёлому французу, если бы не холодность, так и веявшая от мистера Уэнрайта. Холодность, это ещё слабо сказано: он замораживал всё вокруг себя. Мистер Форстер был попросту очень официален, а командир, как Снежная Королева, способен был погубить любое дыхание жизни.

Чтобы не смотреть лишь себе в тарелку и вместе с тем не поддаться под провоцирующее на смех влияние моего Тартарена, я продолжала осмотр обедающих. По более или менее ярко выраженным национальным признакам я смогла выделить невысокую пожилую вьетнамку с гладко зачёсанными и собранными в пучок чёрными без седины волосами, армянина с характерным носом, китайца с тонкими правильными чертами лица почти европейского типа и лицо явно кавказской национальности, но я не поняла, какой. Прочих можно было лишь разделить на северян и южан. Я знала, что здесь двое русских, но у нас люди имеют слишком разнообразную внешность, и я не стала гадать, предоставив разгадку будущему.

В рубке дежурил мистер Гюнтер, но мне и тут не удалось увидеть его лицо, потому что он сидел ко мне спиной, очень напряжённо работал и на звук шагов даже не повернул голову. Мне было неловко отрывать его от дела из-за пустякового желания наконец-то с ним познакомиться, поэтому безликий бортинженер так и остался для меня загадкой. Но зато мне можно было не стесняться в своих действиях, и первым делом я достала список пассажиров, чтобы узнать, как настоящее имя Тартарена, и выяснить национальность кавказца с узким моложавым лицом, длинным носом, смуглой кожей и седыми волосами. Выяснилось, что последний — чеченец по имени Аслан Исанбаев, а первого зовут Тома Рок.

Тома Рок. Не знаю откуда, но мне это имя почему-то очень знакомо. Надо будет поразмыслить на досуге, откуда. Вдруг из памяти выплывет какая-нибудь потрясающая история, и маленький плотный французик превратится в легендарную личность.

Японца, как и следовало ожидать, звали Якамура. Не знаю, так ли уж распространена эта фамилия, но почему-то мне она встречалась несколько раз и, если бы меня неожиданно попросили назвать какую-нибудь японскую фамилию, то я бы назвала именно Якамура. Армянина звали просто и понятно: Армен Карушанов, а вот чтобы запомнить имя индуса мне понадобится время, так как напротив его номера стоит сложная запись, которую я скопировала на листок: Бинойбушон Бхоттачарджо. С Бинойбушоном всё ясно, но на Бхоттачарджо надо будет на всякий случай попрактиковаться, а то вдруг придётся к нему экстренно обратиться. Пожилую вьетнамку звали Май Нгуен. Если учесть, что Нгуен в переводе на русский означает кузнец, то запомнить её имя было проще простого — Майя Кузнецова.

Теперь мне надо было бы выяснить, кто такая эта грациозная негритянка. Пока я листала список, вчитывалась в национальности и прикидывала, кем она могла быть, в рубку вошёл командир и пристально на меня посмотрел. Брать список пассажиров никому из членов экипажа не возбраняется, поэтому не в его власти было мне помешать, но взгляд его был таким суровым, словно, будь его воля, он не просто отобрал бы у меня этот список, а вырвал бы его у меня из рук и разорвал в мелкие клочки, умудряясь сохранять при этом полную невозмутимость, потому что я не представляю его потерявшим сдержанность. Мистер Уэнрайт пощёлкал рычажками на приборе, всмотрелся во вспыхнувшую на табло диаграмму, покосился на меня, а я перевернула очередной лист.

— Вы уже приступили к работе, мисс Павлова? — спросил он.

Если в нём и было что-то хорошее, так это речь. Он не квакал, как американец, не глотал окончаний, а произносил слова чётко, ясно и с отличным произношением.

— Да, сэр, работа идёт полным ходом, — ответила я, подражая его чопорной манере.