Дмитрий Щербинин - Облака Страница 6

И она, хоть и уставшая и голодная - у нее не было денег даже купить жетон, позвонить домой - она прождала его целый час, а потом, тяжело вздохнув, направилась к метро...

* * *

И вновь их разлучила какая-то пара минут. Совсем недавно у скамейки стояла Катя, и вот выбежал Дима, постоял там некоторое время, все больше погружаясь в отчаяние, затем побрел в метро...

Вот он уже дома - бабушка заметив его бледность, тут же и спросила, что за беда случилась.

Армия. - Нет, Дима не мог, не решался так просто сказать, что его на следующий же день забирают в армию. Он чувствовал каким ударом станет подобное известие для бабушки - он не решался потому что предчувствовал слезы, а потом - ухудшения ее здоровья.

Потому Дима ответил, что так - пустяки - хоть и понимал, что на следующий день, по крайней мере, придется ей все рассказать.

Даже лучше бабуши почувствовал Димину боль Джой - он разлегся перед ним на полу, отказался от предложенной любви, но с пониманием, с тоскою смотрел на хозяина. Томас же разлегся на коленях, да и замурлыкал ласковою свою песенку.

- Эх, вы звери, зверюшки. Вот, если бы ты, Томас, мог говорить, так рассказал бы мне на прощанье про свою хозяйку. Всю бы ночь ты мне рассказывал, ну а я бы - слушал, да слушал... Как жаль... А я слышал, что все кошки и коты - немного волшебники. Вот если бы ты сделал так, чтобы она, где бы не была сейчас, почувствовала, что я ее люблю...

Так просидел он, смотря за окно, в темень ночную, до тех пор, пока часы не показали полночь - подумал было о сне, и понял, что в эту ночь не сможет заснуть до самого утра.

Тогда Дима взял тетрадку, ручку; едва ли не разрывая бумагу, принялся писать:

Ах, кто же судьбами слепо так вертит?

Кто двигает нас по игральным полям?

Не ведая, в людях, что кровушкой светит,

Без спроса даря жизнь тоскливым ролям.

Кто ты?! Проклинаю твое я творенье!

Градов суету, этот улей разлук!

Судьбы проклинаю зловещее пенье,

И хватку небесных, карающих рук!

Так будто, всех создал себе на потеху,

Театр из мрачных, безликих теней,

И ты, развалясь - право, дело не к спеху,

Наш движешь в изгибах игральных полей!

Дима не стал перечитывать написанное, отложил лист, обхватил голову руками, застонал слабо.

- Куда... В ад?... - шептал он, роняя слезы, глядя то на котенка, то на Джоя. Потом он взял лист бумаги и стал писать следующее стихотворение, потом еще и еще одно - все мрачнее и мрачнее. Он все вспоминал лик Девы, и все мучительней были эти воспоминанья, так как уверился он, что никогда он ее больше не увидит, а впереди - только Ад...

Он так и просидел за столом на кухне, записывая одно стихотворение за другим и, в конце концов, так устал, что просто повалился головой на листы.

Разбудила его бабушка:

- Что это ты такие тяжелые стихи пишешь? - спрашивала она держа в руке один из Диминых листков; внимательно на своего внука глядя.

- Положи пожалуйста...

Дима выхватил из ее рук листок, положил в кипу иных и посмотрев на разгорающееся на улице рассветное зарево, понял - "Надо говорить".

- Меня в армию сегодня забирают. - и дальше скороговоркой. - Ты только не волнуйся, все будет хорошо. Я буду возвращаться, я буду письма писать. Не успеешь оглянуться, как я уже вернусь.

Мучительно было смотреть на бабушкино горе, на то, как побежали по ее морщинистым щекам слезы, от того, как запричитала она - мучительно вдвойне от понимания того, что изменить то он ничего не в силах.

- Ты только за Джоем, за Томасом пригляди, ну а я скоро вернусь. Нежданно, конечно, так получилось, но ничего... Деньги у меня в столе найдешь, в серебряной коробке... Вот, а если Томаса, кто искать станем - ну объявление там прочитаешь, иль еще что, ты обязательно позвони - о встрече договорись - ну а телефон оставь - обязательно оставь. Все я побежал, некогда уже.

И он, позабывши свои стихи на столе, на кухне бросился одеваться в коридор. Это бабушкин плач наполнял голову горящей болью - этот надрывный, тоскливый плач, прервавшийся вдруг сухим кашлем...

Джой тихонько завыл, а Томас, запрыгнувши на полку с обувью, не мурлыкал больше, но, выпучив глаза, смотрел на торопливо одевающегося Диму и, казалось, хотел что-то сказать...

* * *

На следующий день Катя взяла с собрала с собою побольше еды, а также положила несколько книг со сказками, что и было замечено ее матерью.

- Куда это ты собралась?

Катя врать не умела, да и любая ложь вызывала в ней отвращение, сказать же правду она не могла, так как поклялась, а потому неопределенно пожала плечами и постаралась поскорее уйти из дому.

И, перед тем, как отправиться на чердак, заглянула она в сквер - нет, ни Димы, ни котенка там не было...

Катя решила зайти ненадолго на чердак - отдать книги и еду ребятишкам, а потом идти в институт - как-никак были последние учебные дни.

Вот и знакомый двор с тополями.

У подъезда стояли внимательные старушки, а рядом с ними милиционер.

Катя услышала обрывок из базарной, ветвистой речи, одной из старушек:

- ...Да вот хоть раз в день то и видим... Да - таких ободранных. Все то чаще малец выходит, - весь грязный, тощий - смотреть страшно - больной, наверное. А один раз, видели - с ним и девка выходила... Тоже грязная - ага, как кукла на помойке... У них там целый тараканник! Ага, небось у нас на чердаке то и вертятся...

Катя, внешне оставаясь спокойной, пошла мимо разговаривающих в подъезд. Но одна из старушек узнала девушку, позвала ее:

- Ну, девица, нашла своего котенка?... - и не дожидаясь ответа, затараторила милиционеру, что вот мол бегают еще всякие хулиганы за кошками (она имела ввиду Диму).

Милиционер, однако, заподозрил что-то, тут же спросил Катю:

- А вы здесь проживаете?

- Нет.

- А куда идете?

Катя ничего не ответила, вбежала в подъезд - в голове - спокойное и сильное, вспыхнуло решение: "Я обязательно должна предупредить их. Должна успеть, а иначе выйдет, что я не сдержала клятву".

С улицы донесся окрик:

- Стойте! Немедленно стоять! Я говорю!

Хлопнула дверь - раздался говор старушек, похожий на карканье встревоженных ворон.

Катя, что было сил, бросилась по лестнице. А она хорошо бегала! Недаром, каждое утро, вместе с отцом да старшей сестрою устраивала пробежку, по парковым аллеям!

Вперед - через две, через три ступеньки! Позади пыхтел, громко топал, а раз споткнулся и с руганью грохнулся милиционер.

Разрыв меж ними был бы значительно больше, если бы не Катина сумка с книгами и едою... Вот последний пролет - вот люк - только бы он оказался не запертым.

Катя толкнула - крышка откинулась в сторону. А девушка, голосом громким, но, по прежнему спокойным, возвестила:

- Петя, Машенька! Скорее - уходите! Милиция здесь!