Георгий Попов - За тридевять планет Страница 6

— Ага, с тележкой. — Фрося начинала сердиться. Ее, наверно, раздражала бестолковость инженера.

— Ну, дом — это понятно. А мотоцикл… Зачем он тебе?

— Надо.

— А все-таки?

— Надо! Вот так надо!

— Нет, раз начала, выкладывай все до конца.

Я затаил дыхание, напряг слух. Уж больно все это интересно было — как в кино… Даже интереснее, чем в кино. Там заранее знаешь, чем все кончится. Поженятся или разведутся — одно из двух… А здесь попробуй угадать, какое еще коленце выкинет Фрося!

И она выкинула — не заставила себя ждать. Есть, мол, у нас тут Эдька Свистун… (Это она про меня, это меня зовут Эдька Свистун.) Дескать, люблю я его, черта, а он ноль внимания. И все в этом роде, даже повторять стыдно…

Вообще-то из скромности мне надо было встать и уйти. Но какая-то неведомая сила удержала меня.

Я, правда, подался немного в сторону, однако все равно было слышно. Все, все слышно. Пусть это свинство, свинство, признаюсь. Зато ведь и узнал я кое-что такое, о чем раньше не имел понятия. Во-первых, я узнал, что я не очень и красив, скорее наоборот, и, во-вторых, что иметь мотоцикл — моя мечта. («Откуда ты знаешь мои мечты?» — подумал я.) Конечно, лучше было бы сразу купить «Москвича» или «Волгу», тогда все было бы наверняка, без проволочек, но на «Москвича» у нее средств не хватает.

— Что ж, покупай! Пригоню… — Шишкин повесил полотенце через плечо и шагнул к порогу.

— Спасибо, Георгий Валентиныч, — обрадовалась Фрося.

Мне тоже надо было идти. Но Фрося смотрела в мою сторону, я боялся, что она увидит меня, и сидел не двигаясь. Наконец она отвернулась, я быстренько вскочил с лавочки и, делая вид, будто прохожу мимо, затопал дальше. Я даже стал насвистывать, как делают люди, когда им все до лампочки.

«Нет, — думал я, — врешь, меня не купишь. Никакими мотоциклами не купишь!» Мне было жалко Фросю, по-человечески жалко, но что я мог поделать? И вот однажды, когда мы посмотрели какое-то иностранное кино и вышли из клуба, я не пошел ее провожать. Не пошел, и все. Помахал рукой, сказал: «Адье!» — что значит «будь здорова», и свернул на свою улицу.

В ту ночь, помню, спалось мне плохо. Я лежал и думал о том, что такое любовь и можно ли купить ее.

В общем выходило, что можно. Мой батяня — человек, что называется, с житейским опытом, у него полно всяких военных и послевоенных связей. Воспитывая меня, своего отпрыска, и других отпрысков, он любил приводить примеры, как не надо делать. Это он называл воспитанием положительных идеалов отрицательными средствами.

Бывало, вечером соберемся за столом, он и начинает:

— Учись, оболтус! Хватит футбол гонять, от этого ума не прибавится. Вот Катя, дочка Николая Николаевича… Институт окончила, замуж вышла… — Он делал паузу, как бы давая мне время подумать, и тем же тоном продолжал: Впрочем, если говорить правду, а мы всегда должны говорить правду, тут совсем, совсем особый случай.

— А именно? — спрашивал я, догадываясь, что этот особый случай таит в себе что-то интересное.

— Видишь ли… — Батяня опять делал паузу и начинал растирать пальцами морщины на лбу. — Видишь ли, Николай Николаич, мой бывший друг, ты о нем уже слыхал…

— Да, конечно.

— Вот и хорошо. В таком случае мне остается только добавить, что он, то есть Николай Николаич… что он сейчас генерал в отставке… Чуешь?

— Еще бы! — сказал я без всякого почтения к генералу в отставке. Только не могу понять, какое это имеет отношение к Кате, извини — к Екатерине Николаевне, которая кончила институт, защитила кандидатскую и вышла замуж?

— Самое прямое! Прямое и непосредственное! Дело в том, что Катя не могла сама выйти замуж, она слишком безобразна для того, чтобы обратить на себя внимание. Вдобавок в детстве она болела рахитом, и у нее кривые ноги. А для женщины кривые ноги — хуже, чем кривой ум… И Николай Николаич, ее батяня, как ты выражаешься… И вот, этот батяня купил ей мужа, то есть купил-то он квартиру (это ему ничего не стоило), обставил ее рижской или чехословацкой мебелью, вдобавок приобрел телевизор, холодильник… Ну и… сам понимаешь… Нашелся молодой человек, который не устоял перед соблазнами… Надо ли говорить, что я костерил того молодого человека на чем свет стоит. Мне он представлялся этаким низеньким, узколобым, с торчащими из ушей волосами. Откуда взялись торчащие волосы, не знаю, однако и без волос я не мог его представить. Я был убежден, что человек, если у него не торчат из ушей волосы, не продаст себя ни за какие телевизоры и холодильники. Я даже покосился на свое отражение в зеркале: «А как у меня?» К счастью, волосы не торчали, и меня это, помню, страшно обрадовало. Возмущаться я стал еще пуще.

— И это не где-нибудь в Америке, а у нас, в нашем, можно сказать, обществе!

— А какой был генерал! — подхватывал батяня. Правда, в то время, когда мы были друзьями, Николай Николаич был только подполковником, но каким подполковником, и я уже тогда верил, что он станет генералом! Есть люди, у которых генеральский чин как будто на лбу отпечатан! — Батяня вздыхал и, покачивая седеющей, точно остывающей головой, целиком погружался в приятные его сердцу воспоминания.

…Ах, Фрося, Фрося!.. Прежде чем строить новый дом и покупать мотоцикл с тележкой, ты должна была бы узнать, растут или не растут у меня из ушей волосы. Это очень важный момент, Фрося, более важный, чем тебе кажется, и его никогда нельзя упускать из виду. Слышишь, никогда!

Глава третья

Роджер Макгоуэн из Редстоуна (штат Алабама) льет воду на мою мельницу

Так шли дни за днями. Я креп, мои бицепсы становились все круглее, и вскоре наступил момент, когда мне ничего не стоило, например, взять железный ломик, каким колют лед, и связать его, точно галстук.

К этому времени и корабль был готов, то есть главный-то корабль был где-то там, в другом месте, а у нас, рядом с РТМ, установили копию того корабля — для тренировок. Я залезал в кабину, страшно тесную, по правде сказать, и знакомился с оборудованием. Вообще-то все должно было сработать автоматически, только на другой планете, когда придет время возвращаться обратно, я должен буду включить двигатель предпоследней ступени (всего предполагалось четыре ступени), но я на всякий случай знакомился и с остальными аппаратами и агрегатами, мысленно прикидывая, что буду делать, если они вдруг откажут. По уверению Шишкина, ничего такого произойти не могло, но я всетаки знакомился, и прикидывал, и ставил себе задачи, одна сложнее другой.

Забегая вперед, скажу, что тренировки мне потом не пригодились. Конструкция Н-ской Академии наук (мне кажется, это отделение давно пора переименовать в академию) оказалась настолько совершенной, что работала как часы. Однако я не жалею. Эти тренировки придали мне веру, а вера, как известно, удесятеряет силы. Я, во всяком случае, почувствовал себя в десять раз сильнее и окончательно, раз и навсегда, решил: «Лечу!» Я стал считать дни и часы — так мне не терпелось отправиться в межпланетное путешествие, и под конец несколько ночей провел в корабле. С pay решения Шишкина, разумеется.