Григорий Панченко - Право слабого Страница 6

* * *

Мы шли рядом - и двери открывались перед нами, и часовые вытягивались в струнку, словно отдавая почести. Лишь одно отличало наше шествие от церемонии почетного караула: поворот головы каждого из охранников. Не на нас они смотрели, а мимо нас. В сторону. Все это были молодые ребята, если можно сказать такое о заврах и если я правильно сумел определить их возраст. По человеческим меркам - мои ровестники. И шли мы шаг за шагом по коридору, и все ближе выход, и солдаты, чешуйчатые сверстники мои, выстроились вдоль стен живыми шпалерами, и подчеркнуто бесстрастное выражение застыло у них в глазах... Бесстрастное ли? И вот уже, вот он - выход, сквозь двойное бронестекло двери виден стоящий на улице флаер... И невысокая, ладная фигурка водителя склонилась над пультом управления в состоянии мгновенной готовности... И стеклянная дверь, повинуясь единому для всех дверей сигналу пропуска, начинает медленно открываться... Но я остановился. Остановился в шаге от двери, напротив последнего охранника. И взглянул ему в лицо, прямо в глаза - пристальнее, чем остальным. Не бесстрастие я прочел там - а насмешку. Отвращение. Презрительную ненависть. И ясно мне стало, что эти же чувства сркыты в глубине глаз всех остальных охранников, моих братьев-солдат. С их точки зрения - я на брюхе выползал! И сейчас, вот сейчас, когда я шагну через порог, они навсегда, окончательно утвердятся в этих чувствах. Насчет меня. Насчет всех нас. Это не было обдуманным решением. Ничего такого не обдумывал я, когда моя левая нога выдвинулась вперед, насколько позволяет цепочка нижних оков. (Теперь, когда, нестянуты они средней цепью - позволяет!)... Корпус боком, полусогнут... Колени разведены и тоже полусогнуты, вес распределен равномерно... Низкая стойка. Не совсем такая, как учил нас инструктор с непроизносимым именем - но вполне пригодная для боя. Я еще успел заметить, как сузились зрачки последнего из охранников.

* * *

Утро уже наступило, но город внизу еще лежал в полутьме рассветных сумерек. Однако флаер поднялся высоко и солнечные лучи мягко оглаживали его открытый салон. Но солдат не обращал на это внимания. Было ему так худо, что он, пожалуй, ни на что уже внимания не обращал. Даже на то, что он все-таки жив. Ерупная дрожь сотрясала его тело. Временами он всхлипывал. Его спутник, невысокий пожилой человек, перегнувшись со своего сидения, потряс его за плечо. Осторожно потряс - он ожидал бурной реакции. Но ничего не произошло. - Сынок, ты слышишь меня? Очнись. С третьей попытки он добился какого-то подобья ответа. Солдат медленно повернулся к нему. На его щеках пролегли влажные дорожки от слез, но он и не думал вытирать их. - Все хорошо, сынок. Все позади. Все прошло. - Нет...- как-то механически ответил юноша.- Ничего не прошло... - Я же сказал - все позади. Успокойся. - Ничего для меня не прошло.- повторил солдат.- И уже не пройдет никогда. ...Лишь миг смотрел он глаза в глаза молодому завру-охраннику, стоящему к нему в пол-оборота. И тут же отвернулся. Не человек отвернулся - завр. Сохраняя прежнюю выпрямленную позу, охранник, как часовой механизм, повернувшись вокруг вертикальной оси, изменил угол стойки. И снова его почти змеиное по своим очертаниям лицо смотрело мимо солдата. По-прежнему - в пол-оборота. Не поняв или не поверив, солдат сделал еще один шаг, пытаясь зайти сбоку. И снова отвернулся охранник - так, что теперь глаза его смотрели в стену. Никак теперь солдат не смог бы встретиться с ним взглядом... Никому здесь оказалась не нужна его жертва. Ее попросту отказывались принять. И этот отказ от проявления власти - был полной властью. Столь полной, что бороться с ней оказывалось нельзя. ...Наверно, если бы Тот, кто избрал себе в удел крест, сам вознес его на место распятия (сквозь плевки, насмешки, удары бичей, но - сам, сам выбрал эту участь, знал, на что идет) - если бы после всего этого был бы Он не вознесен на скрещенные бревна, а пинками изгнан прочь с Голгофы - Он испытал бы ту же меру унижения. И Он понял бы его... - Что ж, вспомни свои слова, сынок - ты уже не тот, что был прежде. Я же не говорю -"ничего не было". Я сказал -"все прошло". И ты прошел - прошел через такое, что немногим сейчас доводится проходить. - Да, я не тот, каким был прежде...- говорил солдат все еще с трудом,- Я... - Нет! - неожиданно звонко выкрикнул атташе, не давая закончить фразу. - Ты слышал такое выражение - "школа жизни"!? Да, есть такие школы, которые лучше проходить заочно. Но так ли, иначе ли - ты прошел ее! И теперь ты - не нечто меньшее, чем был прежде. Напротив - большее! Атташе задохнулся от собственного крика. Переждав подступающий приступ кашля, он договорил уже в пол-голоса - "Больше" - не обязательно значит "лучше". Да ведь и "хуже" не обязательно значит! Как уж все сложится - не дано нам знать этого прямо сейчас...В будущем ты разберешься в этом - ты сам разберешься, кто же еще.. И - уже совсем шепотом, чуть слышно: - Будущее теперь у тебя есть... Встречный ветерок бил в лицо - дуновения его были словно насыщены солнцем, лучи которого уже набрали полную силу. И слезы высохли. - Куда мы летим? - спросил юноша. - В земное посольство. А оттуда - сразу на Землю. Ты бывал когда-нибудь на Старой Земле? - Нет... Только один раз - когда нас в конвой назначили. Но я тогда ничего и не видел, кроме... - Ну, вот. Давно пора...

* * *

Водителю флаера ветер бил в лицо гораздо сильнее, чем двоим пассажирам на заднем сидении. Но он только чуть прищурил свои и без того раскосые глаза. Водитель не почти следил за полетом - он вел флаер к посольству столь же спокойно, уверенно, как опытные пилоты ведут боевую машину в атаку, когда незачем и некогда думать, все решается само собой и потому движения приобретают абсолютную безошибочность. Солнечный зайчик, упав на его широкие скулы, окрасил желтовато-смуглую кожу в оливковый цвет.