Далия Трускиновская - Деревянная грамота Страница 6

- А не продадите ли книжицу? - осведомился Арсений. Он уже так ее цепко держал, что Стенька забеспокоился - не пришлось бы силой отнимать.

- Как разберемся, что за книжица, да не из-за нее ли парнишка погиб, то и подумаем, - кругло отвечал Деревнин. - А что, тебе эти буквы известны?

- Кабы известны были! То-то и мило, что впервые такие вижу! Я бы заплатил, сколько надобно.

- Мы в приказе так и сяк рядили - не еретики ли богомерзкое письмо выдумали?

- Нет, батюшка, не еретики... - Арсений задумался, потряс головой, как бы напрочь отрицая такую возможность, и громко хмыкнул.

- А кто же?

- А вы бы мне денька на два, на три книжицу-то оставили! - попросил ученый муж, и в черных глазах была мольба пополам с хитростью. - Я бы в книгах поглядел, похожие знаки нашел!

- И переписал бы для себя, поди? - догадался Деревнин.

- Грех не переписать! Коли продать не хотите. А то бы выменять на иную книгу, а?

- Нет, святой отче, ни продать, ни оставить, ни выменять не могу, потому как это - улика, - твердо сказал подьячий.

- На денек лишь! Эта книга, может, одна такая на белом свете и есть!

- Коли еретики повадились на дереве закрытым письмом писать - то уж точно не одна! - отрубил Деревнин. - Да и на что тебе, святой отче, эти еретические блядни разбирать? Вам тут велено богоугодные книги печатать вот ими бы и занимались.

- Вот ими-то и занимаемся! - горестно отвечал Грек. - О спасении души лишь печемся! Дельных книг на складах не найдешь - и не старайся. Вот взять хотя бы "Устав ратных, пушечных и других дел...", как бишь дальше-то?

Грек задумался, припоминая мудреное название, да и махнул рукой.

- Когда его Онисим Михайлов завершил? - спросил он Деревнина. - Не знаешь? И я не знаю! Но только было это, когда наш государь еще и на свет-то не народился! А как полагаешь - напечатан "Устав"?

- Нет, разумеется, чего его печатать? - удивился Деревнин. - Вам-то дай Бог букварей на всю Москву запасти! Устав-то не каждому нужен.

- Когда государство ведет войну, - Арсений поднял вверх перст, показывая, что скажет нечто важное, - такие книги у каждого служилого человека должны быть!

- Да есть же книга! - вспомнил подьячий. - И напечатана! Зачем еще другая?

- Есть! Более десяти лет назад, когда государь только-только на царство венчался, перевели для него с немецкого "Учение и хитрость ратного строя пехотных людей"! И велел он эту книжицу напечатать, с немецкими же рисунками! А что проку? Ее лишь любопытства ради читают. А Онисима Михайлова книга - дельная. Ее бы напечатать, рисунки гравировать хоть бы и иноземцам отдать можно!

- Да кому требуется - тот переписать закажет, - возразил подьячий. Вам же тут велено церковного круга книги печатать.

- И заказывают переписать, вон у меня переписанная стоит! - Грек показал на книгохранилище. - Монахам-то прибыток, да что они в ратном деле смыслят? С ошибками переписывают, то слово, то два выкинут. Мне сказывали, было как-то - в жалованной грамоте в государевом титуле слово случайно выкинули, так подьячего, что писал, батогами били. А в "Уставе ратных дел" слово-то, поди, поважнее того, что в грамоте!

Стенька, услыхав такую крамолу, смутился, но спорить не стал - тут у них, у книжников, свои понятия, да и не спорить они с Деревниным сюда явились.

Грек оказался въедливый - проявив воинственность своего нрава, и так, и сяк выпрашивал книжицу, насилу от него и отвязались. Посоветовали на прощание бить челом патриарху Никону - пусть велит по окончании следствия изъять деревянную грамоту из Земского приказа и передать в печатню. Государь хотя порой крепко патриархом недоволен, однако на время военных походов его на Москве за себя оставляет, так что власть у Никона немерянная.

- И точно - еретик! - тихо сказал, выйдя за ворота, Деревнин. Книжицу ему оставь! А потом и следа не найдешь! Скажет - мыши изгрызли!

Мыши были и главными вредителями, и порой - главными спасителями в приказах. Как нужно, чтобы столбцы с делом взяли да и сгинули, так, что концов не сыскать, тут мыши и приходили на помощь!

- Я сразу почуял! - не удержался от хвастовства Стенька. - Видал, Гаврила Михайлович, как я у него книжицу-то выхватил?

И похлопал себя по груди, где за пазухой лежала загадочная улика.

- Ты, Степа, молодец, - похвалил подьячий. - Да только зря мы сходили. Печатня тут ни при чем. Я-то грешным делом надеялся, что парнишка от Грека убежал и книжицу унес. Вот бы и дело закрыли. А теперь розыск только начинается... Ну, Грек! Не иначе, воеводой себя вообразил военную науку ему подавай!

Безмерно довольный, что Деревнин на равных обсуждает с ним грядущий розыск, Стенька пошел с начальником рядом, тропка меж сугробами была узкая, скользкая, плохо различимая в темноте, и они жались друг к другу, кренясь и покачиваясь, как если бы провели часа два в кружале.

- Черт бы побрал всех еретиков! .. - продолжал Деревнин, и тут из-за сугроба выметнулось черное, чуть ли не крылатое, и рухнуло на головы подьячему с ярыжкой.

Накрытые тяжелой епанчой, оба повалились наземь.

- Караул! - заорал Стенька не своим голосом.

Место было такое, где имелась надежда докричаться до стрелецкого караула. И нужно было иметь немалую наглость, чтобы еще вечером, не дожидаясь ночи, напасть на Никольской, в трех шагах от Красной площади и самого

Кремля.

Кто-то треснул по епанче - надо полагать, хотел утихомирить Стеньку, а попал по Деревнину. Подьячий взвыл. Тут сверху навалилось чье-то тяжелое тело, а может, и два сразу, груз продавил епанчу до утоптанного снега, разделив Стеньку с Деревниным, и подьячий, втиснутый в сугроб, захлебнулся криком.

Уж как воры и налетчики определили, который из двух им нужен неведомо, а только к Стеньке в кромешный мрак проникла рука и ухватила за грудки тулупа, поволокла наружу. Другая же рука ловко скользнула за пазуху. Третья зажала ему горло, так запрокинув ярыжкину голову, что борода уставилась в самое небо. Тут уж было не до крика и не до караула.

Вдруг хватка ослабла, Стенька был кинут в сугроб по другую сторону дорожки, и тут же раздался скрип снега - налетчики убегали.

- Ка-ра-ул!!! - взвыл ярыжка, выкарабкиваясь. - Гаврила Михайлович! Жив?!?

Он содрал с подьячего старую и грязную епанчу, из тех, какие надевают поверх тулупов от дождя и снега в дальнюю дорогу ямщики, ухватил его за

руку и стал вытаскивать из снега. Деревнин отплевывался и кашлял видать, слюной захлебнулся.

- Кто орет? - раздалось совсем близко.

- Приплелись! - злобно отвечал Стенька. - Как разбой - вас и не докличешься! Как налетчиков догнать - тут у вас брюхо и прихватило!

- Кто таков, сучий сын?! Чего лаешься?! - спросил старший караула, и тут лишь Стенька его признал.