Владимир Рыбин - Расскажите мне о Мецаморе Страница 6

Алазян решительно покачал головой.

— Нет, это не совпадение. Я знаю.

— Знаете?!

— Близость Ануш пробудила в вас…

— Что? — выдохнул я.

— Ну… не знаю что, — ушел он от ответа.

Удовлетворенный, я отвалился на сиденье. И вовремя. Самолет сильно ударился колесами и затрясся, покатившись по земле. Мне не надо было ответа. В тот момент, мне казалось, я хорошо знал, что пробудила во мне близость Ануш…

В аэропорту нас, оказывается, встречали. Было достаточно светло, и я еще издали хорошо видел напряженные лица, удивление, восторг, непонятный страх в глазах встречавших. Я оглянулся на Алазяна. Тот шел, высоко подняв голову, и, кажется, был чем-то бесконечно горд.

— Профессор Загарян, — представлял встречавших Алазян. — Архитектор Тетросян…

Меня разглядывали, как заморскую диковину, мне почтительно жали руки. Я ответно жал руки и все тянул голову, оглядывался, искал Ануш. Но ее не было. И восторженное мое состояние все больше переходило в апатию, в горькую обиду. Зачем было ехать, если Ануш безразличен мой приезд? Потом, когда мы уже сидели в машине, одной из трех, на которых разместились встречавшие, до меня вдруг дошло, что Ереван — не Москва, тут свои традиции. Недаром среди встречавших — одни мужчины. И я уже с веселым недоумением оглядывался на эскорт машин, гадая, кто же такой Алазян, что за шишка, если его так встречают?

Передо мной, таинственная в вечерних сумерках, расстилалась земля Армении, розовая в отсветах зари, черная в провалах теней. Цвета были почти такие же, как в моем сне. Я еще не видел ни одного памятника древности, но меня не оставляло ощущение, что все тут сплошной музей. И вдруг мелькнул в стороне характерный конус армянской церкви. И вдруг справа на розовых столбах распростер крылья орел, символ глубокой древности. И вдруг вспомнилось мне, что сам аэропорт — новейший и современнейший — носит имя старейшего — IV века — христианского храма Звартноц…

Все более громкий разговор на заднем сиденье привлек мое внимание. Я оглянулся, разглядел в сумраке почему-то виноватые глаза Алазяна.

— Мы тут спорим, где вам остановиться, — сказал он.

— Да вы не беспокойтесь. Найду же место. Высадите меня у какой-нибудь гостиницы…

В первый миг я подумал, что мы на кого-то наехали, так дружно все закричали. Даже шофер, бросив руль, замахал руками.

— Нельзя обижать людей, — когда все поутихли, сказал Алазян. — Вы наш дорогой гость. Каждый счастлив принять вас у себя дома.

— Зачем же стеснять?..

Снова оглушил взрыв возмущенных голосов. И тут впервые подумалось мне, что все эти люди приехали в аэропорт вовсе не ради Алазяна и сам он появился в Москве совсем не для того, чтобы встречаться с кем-то другим. "Что все это могло значить? Может, это нечто вроде смотрин по просьбе Ануш?" — мелькнула тщеславная мысль. Я побоялся задохнуться — так сдавило горло. И машина словно бы полетела, оторвавшись от земли. И голоса расплылись, удалились, затихли.

— Нет, нет, — сказал я, заставив себя думать о том, что тут какая-то ошибка. "Вероятней всего, они принимают меня за кого-то другого". И только что млевший в сладкой истоме, я вдруг покрылся холодным потом. Совсем не хотелось мне оказаться тут в роли Хлестакова.

— Почему нет? — воскликнул Алазян, по-своему поняв мои слова. — Не надо так говорить. Мы поедем ко мне. Хорошо?

Я неопределенно кивнул.

— Вот и хорошо. У меня вам будет удобнее. — Он оглянулся на своих соседей, давая понять, что дело решено. — Да им и не до гостей. Один завтра целый день в своей мастерской, другой уезжает к Ануш…

— Кто… уезжает? — вырвалось у меня.

— Тетросян. Не так уезжает, как уходит, — засмеялся Алазян. — По горам не поездишь. Да ему не привыкать…

— Почему уезжает?

Вопрос был нелеп — это я понимал, но не знал, как еще спросить, чтобы узнать об Ануш.

— Хочу дочку навестить.

— Дочку?! — изумился я, только теперь сообразив, что у Ануш и у этого серьезного человека, сидящего за моей спиной, одинаковые фамилии. И еще я понял, что дал маху. Вот к кому надо было напроситься на постой, к Тетросяну.

— Ну да, — спокойно сказал Алазян. Кажется, он до сих пор ничего не понимал, целиком увлеченный какой-то своей идеей, в которой мне явно отводилась немаловажная роль. — Ануш работает на раскопках, а у товарища Тетросяна завтра выходной, вот он и хочет посмотреть, как она там. Что такого?

— Тем более что товарищ Тетросян все свои выходные проводит в горах, — вставил шофер.

— Возьмите меня, а? — взмолился я. — Это же прекрасно — побродить по горам!

— Вы же Еревана не видели.

— Еще увижу.

Я был искренен. Город он город и есть. А меня сейчас тянуло, именно тянуло, прямо-таки нестерпимо хотелось в горы.

Они опять заспорили по-своему на заднем сиденье, и я снова задумался о том, за какие заслуги мне такая честь? Что все это значит? Решил: так уж у них принято, у армян, — оказывать гостеприимство на полную катушку.

Они вдруг замолчали сразу все и объявили решение: ехать мне к Алазяну, а завтра утром Тетросян за мной заедет.

За обочинами дороги расстилалось что-то щемяще-знакомое. Картинок насмотрелся за последнее время или это Ануш так на меня подействовала, только все вокруг не воспринималось мною как чужое. Даже розоватый конус Арарата, светивший из своего заграничного плена, был не просто очередной красивой достопримечательностью, а чем-то до боли родным и близким. А потом пошло и совсем знакомое — белые девятиэтажки, как две капли воды похожие на те, что кольцом обступили за последние годы нашу старую Москву.

Дома у Алазяна уже был накрыт стол и ждали гости. Начались долгие церемониальные представления. После суматошного дня и шумного самолета хотелось тишины и уединения. К тому же Ануш все время стояла перед глазами, и мне хотелось просто помечтать, подышать этим воздухом, попереживать. И я удивлялся, как это люди умеют слушать только самих себя. Гостеприимство — прекрасно, если оно для гостя. Но, как видно, даже гостеприимство, если оно для чьего-то самоутверждения, может превратиться в пытку.

Так думал я, слушая пространные тосты. Чаще всего их произносили в мою честь, что меня не переставало удивлять. Произносили тосты и в честь вечной дружбы армян и русских, и в честь каких-то совместных вековых традиций, и в честь исследователей Мецамора. И скоро никакой пытки я уже не чувствовал, сам что-то говорил, видел, что меня слушают с особым вниманием, и снова говорил.

Я не заметил, как по одному разошлись гости. Мы с Алазяном вышли на широкий балкон, сели в уютные кресла-качалки и стали с высоты рассматривать россыпь огней. Видно, я задремал, потому что вдруг подумал: передо мной в ночи пылают костры врагов, обступивших наш дом, нашу крепость. Не счесть их, огней, и завтра, когда взойдет солнце и погасит костры, враги подступят под стены и снова кинутся на штурм. Они и сейчас там, под стенами, стучат и стучат, долбят камень…