Вад Капустин - В лужах отражается Солнце Страница 6

Шум. Сутолока. Пожимание лап, щупалец и крыльев соперников. Только услышав чьи-то поздравления: «Молодец! Здорово! Не знал, что ты — поэт!» — Костя пришел в себя и понял, что пропустил объявление результатов.

— Погодите. Задавите, — он осторожно высвободился из объятий тангрианского паука и оглядел окружавших его друзей. — Чем все кончилось?

— Ну, ты даешь! И правда, поэт. Все в порядке. Молодец! — отсмеявшись, объяснил Миражник. — Мы проиграли и выиграли! Она — 6 баллов. Ты — 5 баллов. Команда «Л» — первое место, общая сумма — 40 баллов. Мы — третьи, 37 баллов. Вторые — группа «Е» — 39. Дэшники отстали от нас на три очка.

Победители. Минуты прощания. Почему-то невыразимо грустно и не ясно, что ждет на Земле? Но друзья не дали задуматься.

— Обязательно приезжай к нам, на Тангру. Буду ждать. С Землей свяжусь сам! — это к Миражнику вернулись прежние лидерские замашки. Кто он там, интересно, на своей Тангре?

— Для нашего университета будет огромной честью, если ты… А за это, — альтаирский профессор растроганно прижал подаренную книгу к бронированным грудным пластинам. — Особая благодарность!

— Да, да, да… — в последний раз тенями под куполом замелькали пересмешки. — Я тебя найду, — двусмысленно пообещал Зеркальщик.

— Еще один вопрос… — Миражник замялся. — Это письмо. Ты не можешь…?

— Извините, ребята, — не дослушав, замотал головой Костя. — Подарить не могу, не мое. Я сначала должен спросить. Лизу.

— Да я не в этом смысле, — начал было тангрианец, но, прервав его, в разговор неожиданно вмешался профессор:

— Видишь ли, у нас всех есть копии — это нетрудно. Да мы и помним его наизусть. Мы ведь все знаем, почему победили. Миражник спрашивает разрешения на использование — ну, для исследований, для поэзии…

— Нет, — Костя был категоричен. — Простите… Сначала Лиза…

Договорить он не успел — объявили нуль-транспортировку. Один за другим партнеры исчезли во вспышках порталов…

Мгновение небытия… и Земля. Шум восторженной толпы… Цветы, счастливые лица… Чьи-то чужие лица, но самого любимого и дорогого нет… Поздравления и подарки… Фальшивые улыбки и механические ответы. Все как во сне…

Кабинет председателя игрового Комитета. Возвращение к реальности. Жестокие слова:

— Понимаешь, Константин, ты у нас, конечно, герой… Да… Не знал, что ты поэт… хм, да, — Лопухов замялся, не зная, как выразиться.

— Да что Вы, в самом деле, Борис Евгеньевич, говорите прямо, пойму. Я не поэт. Инопланетян понял и тут, надеюсь, не ошибусь. — Брысякин устал от недомолвок и догадок.

— Ладно. Так вот, пока ты там играл, разговоры тут начались всякие, о том, что отбор на соревнования, мол, был несправедливым. Ну, вроде, подтасовки, то да се. Ты знаешь, о чем, и, главное, о ком я говорю? — Намек предельно ясен. Костя кивнул: как же, отлично знает — он был никем, безродным сиротой. Папаша Никольского — академик, вицепредседатель Планетарного Совета Солнечной системы. Такой не простит, а лишние неприятности никому не нужны.

— Ну, вот. Сейчас все это, конечно, уже неактуально. Ты герой, — Лопухов с облегчением перешел к делу. — И победителей не судят. Но… Что ты скажешь о дипломатической карьере? Тебе сейчас в космосе — зеленая улица. Опять же работы намечается много — галактические контакты. Любая планета на твой выбор. И перспективы отличные, и от Земли подальше. А там, кто знает?

Обидно немного, хотя предложение заманчивое — о таком Брысякин раньше не мог и мечтать. Старик поступал благородно, хотя, наверняка, своих проблем сейчас тоже полно: Комитет-то уже ликвидируется, Игра для Земли закончена! А все же решил помочь, подсказать. Что ж, не стоит отказываться, но все зависело не только от Кости. У него оставался еще один нерешенный вопрос. Самый важный:

— Спасибо большое, Борис Евгеньевич! Вы мне разрешите немного подумать? Ну, типа выбрать? Можно, я завтра…?

— Выбрать? Конечно, конечно. — Председатель игрового комитета с облегчением улыбнулся. — Это ты молодец, правильно. Обдумай все хорошенько, выбери. А завтра жду.

Брысякин связался с Лизой по личному комму. Голос ее был холодным и равнодушным:

— Выиграл? Поздравляю. Ты меня тоже можешь поздравить. Я вышла замуж.

Короткие безразличные реплики:

— За кого? За Никольского. Мы очень счастливы.

— Увидеться? Видеться нам не стоит. Ты напрасно звонишь.

— За Артура? Но как же? — он не мог осмыслить произошедшего. — Ведь письмо было подписано «Ва…».

— Какое письмо? А, ты, наверное, о письме отца? Надо же! А я не могла понять, куда оно делось. Наверное, в книге осталось?

— Отца? Но ты же Елизавета Георгиевна!

— Ну да. Он просто всегда так подписывался — «Ваш папа»… Бросил нас, меня… Не простил матери ошибку. Она тогда в… — Лиза на мгновение запнулась, — встречалась с другим человеком. Отец ушел. А потом уехал в Сибирь и писал письма. А потом исчез, пропал где-то в тайге.

— Он был поэтом? — лишний вопрос, но почему-то это показалось важным.

— С чего ты взял? Он был компьютерщиком, программистом. А письмо можешь выбросить, сейчас это неважно. Прощай! — она отключилась.

Не простил. Костя понял, что тоже не простит. Не измены, не потерянной любви, а письма. И не потому, что оно решило судьбы Земли, не потому, что Лиза так легко отказалась от письма отца, а просто потому, что это было оно, Письмо. Что ж, Земля его предала, любовь тоже. Осталось проверить дружбу.

Встреча с Лопуховым прошла по-деловому:

— Ты уже решился? Отлично. Для тебя есть отличные предложения, все, кстати, от твоих новых друзей. Вчера пришли. Выбирай: Тангра — дипломатическая миссия, посольство. Альгамбра — Альтаирский центральный университет, лекции. Кариба — великий джума'х.

— А что такое джума'х? — машинально переспросил Брысякин и невольно улыбнулся, вспомнив вопросы Зеркальщика.

— Не знаю, — честно ответил председатель. — Вот съездишь, потом и расскажешь. Так что, Кариба?

— Нет, — не задумываясь, ответил Брысякин. — Тангра.

Письмо Лизы пришло через полгода в тангрианское дипломатическое представительство. Оно было написано на обычном листке бумаги, но где-то по пути его скопировали, переслали по недавно появившейся на Земле галсвязи, а затем восстановили на Тангре. Вернувшись из поездки на Альгамбру, Костя нашел у входа на тумбочке сложенный вчетверо листок бумаги с надписью «Константину Брысякину». Лиза верна себе — трусливая и консервативная.

Душу согревали воспоминания о недавних встречах — друзья помогли смириться с реальностью, которая иначе могла бы оказаться невыносимой, но письмо Брысякин схватил и прочитал сразу, не секунды не колеблясь. Оно было простым и коротким, не слишком складным: