Михаил Савеличев - Черный Ферзь Страница 61

Возможно, хороший пинок по брюху мог бы ее разубедить в столь ошибочном умозаключении или хотя бы заставить в нем усомниться и с большей церемонностью относиться к окружающим. Вот только никто на такой пинок не решался. Даже наоборот, тварь, умело изображавшую из себя добродушного уродца, обожали, особенно дети, которые висли на ней гроздьями, трепали за медвежьи уши, дергали за короткий хвост, а особо мелкие — даже седлали и, подгоняя хворостинкой, разъезжали по поселку.

Кто-то по доброте душевной выстроил для твари домик, сообразуясь со своими, сугубо человеческими, представлениями — что для зверя удобно, а что нет, снабдив жилище всеми благами цивилизации, включая ванну, туалет, линию снабжения и узел коммуникаций, управление которыми опять же приспособив под неуклюжие лапы огромноголового создания.

Но с большим интересом и любопытством обследовав предлагаемую к заселению «конуру», даже пометив ее в некоторых местах и разок воспользовавшись линией снабжения для заказа живой крысы (крысу, на удивление, доставили, однако в замороженном виде), зверь жить здесь категорически отказался, предпочтя вырыть под домом огромную нору, что можно считать за высшее проявление любезности весьма бесцеремонной твари.

— Вы, люди, любите изображать из себя богов, — вдруг ни с того ни с сего заявила тварь, а Сворден Ферц от неожиданности споткнулся о корень дерева. — Для вас любимое занятие — отыскать мир погнуснее, и вместо того, чтобы предоставить его самому себе гнуснеть и дальше, вы с жаром принимаетесь его исправлять. При этом натягиваете на себя две маски: одну — бога, а поверх — благородного гнусоча, чтобы хоть как-то сойти за своих среди тех, кого презираете, — тварь даже остановилась от пришедшей ей в огромную башку идеи. — Да! Презираете! И исправить их хотите лишь потому, что они отвратительно воняют! А вы не любите когда кто-то отвратительно воняет. Вы любите только тех, кто воняет вратительно!

— Приятно, — машинально поправил Сворден Ферц. Если честно, он не совсем понимал о чем толкует тварь. Впрочем, в оригинальности звериным мыслям, переложенным на человеческий язык, трудно отказать.

— Неважно, — буркнула тварь и клацнула зубами, вырывая из земли особенно густо покрытый спелыми ягодами куст. — Если уж вам так претят гнусачи, то зачем их спасать? Уничтожить всех до единого! В распыл! — тварь в ярости затрясла головой, разбрасывая во все стороны слюни. Но тут же успокоилась и ядовито поинтересовалась: — А что, если в ваш мир богов однажды явится человек? Не вы к гнусочам, а человек — не гнусач! — к вам? С богами вы тоже особо не церемонитесь, я в курсе…

За поворотом тропинки что-то желтело. Сворден Ферц замедлил шаг, пытаясь разглядеть источник приглушенного сияния, но стволы деревьев стояли плотно, ничего толком не рассмотреть.

— Вы бы его опять к деревяшке приколотили? — поинтересовалась как бы между делом большеголовая тварь.

Но поскольку Сворден Ферц ничего не ответил, свернул с тропинки и направился к загадочному свечению, то тварь последовала за ним, продолжая болтать:

— Нет, гвозди, деревяшки, суд, пусть и неправый, бичевание — для великих гуманистов не комильфо… Здесь нужен особый выверт, столь огромное бремя вины взгромоздить на несчастного, чтобы он сам возопил о собственной смерти. Вы ведь это умеете! Чем человек может угрожать богам? Какая разница! — последние две фразы тварь произнесла не своим голосом, очень ловко спародировав кого-то очень знакомого Свордену Ферцу. — Разве может человек не оказаться гнусью, а стать равным нам, богам? Наверняка есть в нем какая-то червоточина! Есть! А как же! То подружку почем зря лупит, то ножом себя режет, то червяков после дождя спасает!

Слушая вполуха звериные разглагольствования и не особенно стараясь им возражать, поскольку тема речений большеголовой твари оставалась для него весьма смутной, Сворден Ферц все глубже забирался в чащобу, ощущая легкое беспокойство. Причина беспокойства ему самому оставалась неясна — не боялся же он и в самом деле потеряться в двух шагах от поселка! Возможно, таково свойство человеческой природы вообще — отзываться на все неизвестное и необычное учащенным сердцебиением и адреналиновым впрыскиванием. Если бы еще эта тварь не надоедала велеречивым гундением над ухом. Но тварь и не думала униматься.

— В том-то и проблема, что мы не знаем, чем человек может угрожать нам, богам! Ведь наше всемогущество настолько всемогущее, что мы даже камень можем сотворить, который сами поднять не сможем… Или сможем? — тварь остановилась как вкопанная от пришедшего на ум парадокса. — Сможем или не сможем? Сможем или не сможем? — бормотала она, морща и разглаживая могучий лоб.

Ягодник стал гуще. До того редкие заросли, усыпанные спелой клубникой, теперь раздались вширь, перебрасывая усы через узкие промежутки голой земли, покрытой лишь пожелтевшей хвоей, — словно многочисленные канаты все ближе и ближе притягивали друг к другу красно-зеленые острова. Приходилось с осторожностью ставить ноги, чтобы не запутаться в неожиданно прочных отростках, не споткнуться и не упасть, точно новый великан, на мягкое ложе, погрузившись с головой в духмяную подушку ароматов земли, леса, травы, клубники и еще чего-то, похожего на запах разогретой канифоли…

На мир наплыла луна — огромная, желтая, с прожилками багровых сосудов и дыркой посредине, которая то сжималась, то разжималась, уводя в непроглядную бездну. Странно, подумал Сворден Ферц, ведь здесь никакой луны не должно быть видно. Луна есть, но ее как бы нет… да и не луна это вовсе, а огромный звериный глаз пристально вглядывается в человека, но отнюдь не для того, чтобы оценить степень бесчувственности жертвы, ее гастрономические особенности и свежесть, а с насмешливым недоумением, более подходящим случайному попутчику, нежели безжалостному ночному охотнику.

— А ведь я вас убивал, — сказал Сворден Ферц глазу, только бы он сгинул или хотя бы моргнул, освобождая от неожиданно крепких гипнотизирующих пут. — Убивал в вашем убежище, убивал в джунглях, убивал в поселках мутантов. Не жалел никого — ни молодняк, ни самок. Убивал как самых опасных тварей, не задумываясь, не раскаиваясь. Вы были моими личными врагами, но до сих пор не знаю, кем я был для вас.

Огромный глаз приобрел задумчивое выражение, затуманился, будто на огромную луну пало облачко сепии. Морщинистое веко дернулось, приспустилось над выкаченным буркалом, ослабляя ту силу, что тысячами тончайших, но крепких ниток распяла Свордена Ферца на мягком ложе ягодника.

— Проще простого управляться с богами. Они так велики, что не замечают ничего у себя под носом, — сказала тварь. — Однажды там, — зверь неопределенно мотнул огромной башкой, — взошла особенная луна. Зеленая и квадратная. И к нам вновь пришла охота. Не такая, как обычно, которую можно утолить кровью молодости или дряхлости, а настоящая, свинцовая. Тогда мы перешли реку и выгнали из норы одного из богов, который умел говорить с нами, — тварь внимательно осмотрела подушечки на передних лапах, вгрызлась в одну из них, выдирая плотный ком репьев, продолжая при этом бормотать нечто малоразборчивое. Затем вскинула башку, наклонила ее набок, на мгновение обретя жутко миленький вид забавной игрушки.