Феликс Дымов - Санаторий Страница 61

— Мои люди немедленно докажут вашу правоту! — добавил Главный Трибун.

— Да! Да! — подхватили придворные.

— Нет! — отрезал Король. — Я все отменяю! Никакого черного. Никакого белого. Никакого серо-буро-малинового. Пусть каждый выбирает тот Цвет Власти, какой ему хочется. Пусть будет свобода выбора!

Зал ахнул. Такого в истории страны еще не случалось.

— Мои люди сейчас же пойдут снимать серо-буро-малиновые знамена, — радостно откликнулся Первый Помощник.

— Мои люди сейчас же донесут до народа ваше мудрейшее решение! — торжественно провозгласил Главный Трибун.

— Пусть будет так! — сказал Король. — Я верю, что этот шаг оценят правильно.

Несколько дней страна пребывала в суматохе. Люди Первого Помощника пытались чем-нибудь забить серо-буро-малиновый цвет, которым прежде умудрились выкрасить все, что только было можно. Но получалась жуткая мазня. Проще оказалось со знаменами — их срывали и сжигали во дворцовом подвале. Первый Помощник, чье лицо от недосыпания и нервотрепки само покрылось убийственным цветом, безжалостно гонял подчиненных и беспрестанно ругался с учеными.

— Бездельники! — надрывался он. — Нахлебники, тугоумы! Время идет, а вы не в состоянии придумать, чем уничтожить этот омерзительный серо-буро-малиновый!

Угроза отставки истребляла последние нервные клетки Первого Помощника.

Главному Трибуну было легче. Конкретный результат не входил в его служебные обязанности. Его работа заключалась в словах. Тут, правда, тоже таилась опасность: слов имелась масса, и из них следовало безошибочно выбрать единственно правильные. Однако Главный Трибун давно поднаторел в своем деле, и даже среди ночи, даже в глубоком сне мог произнести нужную речь на любую тему. Подручных Главный Трибун подбирал и хорошо кормил, отчего те обладали крепкими ногами и сильными голосами. С утра до ночи носились они по стране, объявляя, что теперь серо-буро-малиновому конец, каждый волен решать, какой цвет ему милее, это мудрое повеление Короля, которое… Далее следовали сочные эпитеты, колоритные сравнения, впечатляющие выводы.

Король ждал. Он часами простаивал у окна, прислушиваясь: не раздадутся ли звуки негодования или ликования. Нет, ничего не раздавалось. Он садился в машину и объезжал город, всматриваясь: есть ли на лицах его подданных возмущение или радость. Нет, ничего не читалось на лицах.

Король был молод и мечтал о признании. Оно рисовалось ему ярким, восторженным, громким, как в многочисленных кинофильмах, отснятых в очень богатой стране, где жило полно бедняков. Но с другой стороны…

“Может, так и надо? — рассуждал Король. — Может, самое разумное решение — это то, что воспринимается спокойно?”

По нескольку раз на дню к нему являлись Первый Помощник с Главным Трибуном и докладывали: все идет отлично. Впрочем, когда Король пытался выяснить, что же конкретно отлично, оба ограничивались междометиями. Только один исторгал их робко, а другой бодро.

Король из последних сил старался доверять придворным, однако успел заразиться недоверием. И потому однажды, как уже случилось, встал с трона и ушел на улицу. Вот так просто встал и ушел — никого не предупреждая, без свиты, без единого телохранителя, без маски на лице и даже без шляпы, надвинутой на брови. Он надеялся, что стоит ему покинуть дворец, и люди окружат его, расскажут о своих проблемах и радостях, возникнет столпотворение, но это не пугало Короля. Он вполне допускал, что ничего подобного не произойдет.

Король бродил дотемна, Он второй раз столь близко видел столицу и ее жителей, но отчего-то все казалось иным. Он выходил на шумные площади, забитые автомобильными пробками, и сворачивал в тихие улочки, заваленные старым мусором, посидел в каком-то садике с разбитыми скамейками и выпил чашечку жидкого кофе в баре.

И опять его никто не узнавал. Абсолютно никто!

— Говорят, наш Король велел выстроить дома для малолетних сирот и одиноких стариков, — заметил как бы между прочим Король, останавливаясь около будки пожилого сапожника.

— Да? Возможно… — согласился сапожник. — Но я чиню только зеленую обувь, а ее так мало, что я постоянно без заработка.

— Говорят, наш Король велел разбить для массовых гуляний парки и собрать для всеобщего обозрения шедевры искусства, — сказал Король, усаживаясь рядом с уличным художником.

— Да? Возможно… — кивнул художник. — Но я пишу серебристой краской, а серебристые — лишь звезды. Людям надоело их покупать.

— Говорят, наш Король велел снизить цены на хлеб и отдать под суд вельмож-казнокрадов, — почти крикнул Король проходившей мимо девушке.

— Да? Возможно… — отозвалась девушка. — Но жениху не нравятся мои розовые волосы, и я, наверно, никогда не выйду замуж.

— Невероятно! — застонал Король. — Они буквально помешаны на этих цветах. Они ничего, кроме них, не знают и знать не хотят!

— Что с тобой, сынок?

Король обернулся и увидел женщину — ту самую, что видел в прошлый раз, не очень старую, но и не молодую, с лицом, напоминающим лицо его матери.

— Ты знаешь, кто я? — грустно спросил Король.

— Разумеется. Ты — Король. Вот твои портреты и вот твои фотографии. Да и я не настолько дряхлая, чтобы позабыть тебя.

— Ты похожа на мою мать, а она очень мудра. Ты не Первый Помощник, не Главный Трибун и даже не младшая горничная. А потому скажи: что творится в моей стране?

— В твоей стране? — улыбнулась женщина. — Я здесь родилась, выросла и состарилась. Я помню год Великого Голода и год Богатого Урожая. Я помню, когда соседний правитель хотел напасть на нас, и мои сыновья даже спали, не выпуская из рук оружия. А потом объявили мир, и сыновья ушли искать счастье. Я помню, когда на месте многих зданий стояли убогие хибары, а гнилое болото было чистым прудом. Разве помнишь это ты?

— Но я еще очень молод! — воскликнул Король.

— Великий храм появился задолго до моего рождения, — сказала женщина, — но я знаю, как его строили.

— Зато я велел выстроить дома для малолетних сирот и одиноких стариков, разбить парки, снизить цены, отдать под суд…

— Это добрые помыслы, — мягко перебила женщина. — Все Короли приходили в мою страну с добрыми помыслами. Разница лишь та, что одни облачали их в белый цвет, а другие в черный. И когда они сменяли других, менялись и помыслы. Добрые на добрые. А дела… Время скоротечно, черный цвет не терпит белый, и белый не мирится с черным.

— Но я отменил эти цвета!

— Ты даже отменил серо-буро-малиновый, который прежде не провозглашал никто. Ты повелел людям самим выбирать цвета, и они исполнили твое повеление. Но… Нельзя носить лишь синие платья и убирать лишь коричневый мусор. Как нельзя всегда смеяться или всегда плакать.