Михаил Савеличев - Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного) Страница 62

- Что это, - даже не спросил, а просто выдавил с ужасом он - на интонацию не хватило дыхания. На его плече сидела по меньшей мере вылезшая из прорвавшейся канализации крыса со слипшейся от фекалий шерсткой.

Слава заворожено наблюдал всю череду событий. На его глазах пущенный камешек вызывал лавину. Даже нога перестала мерзнуть и чесаться. Обрывки идей насчет незаметного снятия носка с неподобающего места так и не связались в нечто вразумительное и вообще Слава вывалился из сосредоточия назревающего скандала, действа. Не из-за того, что он боялся, а если и боялся, то не намного больше внезапного отключения электричества во время просмотра интересного фильма. Просто так устроен мир. Один большой фильм, представление, в котором живешь, настолько оно увлекает, но при этом в самые острые мгновения ощущаешь свою отделенность от него, ощущаешь себя сидящим на стуле именно тогда, когда хочется выхватить саблю, зажать в зубах кортик и тоже ринуться на абордаж... Диссоциация - на то она и алхимия.

Далеко-далеко отсюда (увы, со временем как всегда путаница) кто-то ему сказал, что людей на протяжении всей их жизни снимают тайными камерами. Операторы прячутся в кустах, дома, на улице и снимают, снимают, снимают длинный предлинный, как сама жизнь, фильм. Мысль довольно рациональная, но сумасшедшеопасная. Она приходит к каждому явно или неявно, и именно после нее заканчивается детская непосредственность. Начинаешь оглядываться через плечо и не строить рожи на унитазе.

Подобное не преодолеть носками - условный рефлекс как у собачек Павлова, вымораживающий, сковывающий и лишающий ориентации. Задаешься вопросом - а что здесь сделать или сказать? Нельзя жить, когда постоянно напоминаешь себе дышать.

Пленка почему-то дергалась, была поцарапана, звук стирался и по всем признакам сейчас настанет время кричать: "Сапожник!".

Никогда Слава не подозревал Боку в такой брезгливости. Особой чистотой костюма и тела тот не отличался - не хуже и не лучше, как все. Но Бока заплакал и было в этом плаче столько тоски, потерь, горя, что он пропорол затихший класс. Слава отвернулся и встретился взглядом с Оксаной. Сердце встало, в груди как-то опустело. Славу замкнуло в этих мокрых глазах, но он для них был не более чем предметом невыносимой обстановки. Пока.

Надю рвало.

Сток в раковине засорился. Если не пускать воду слишком сильной струей, то можно было успеть помыть руки и уши еще до того, как мыльная черноватая смесь польется на чистый кафельный пол. Все зависело от характера и прошедшего урока. Характер был паршивым, или, по утверждению Марины, - темпераментным. Алхимия его не улучшила, а кислый запах полупереваренной (или переваренной? - жаль, не посмотрел) пищи до сих пор чудился где-то рядом. По сему поэтому приходилось плавать в импровизированном бассейне для лица и принимать на затылок тяжелое давление холодной водяной пятки. Дышать не хотелось. Хотелось убежать от скрывающегося в пятнах и сполохах на внутренней стороне век лица. Простого и обычного лица, если бы не имя. Имя все и решало.

Оксана.

Еще одно совпадение. Или единая нить, пробегающая по гобелену мира, серенькая и скромная, ныряющая под дорогое золотое шитье, пропускающая наверх серебряные фигуры и гордые, кусочно-гладкие лица. Половинка основы. Часть Оксаны-Марины, единства и борьбы противоположностей Славиной жизни. Конечно, кем еще она могла быть, как не Оксаной? Фамилия, внешность и личные интересы дела не решали. Просто за ней всегда должен быть выигрыш.

Открыв глаза, Слава увидел в белизне черный зев. Растворенная в воде голубизна утекала в него вялой спиралью, задыхаясь и пуская пузырьки. Затылок занемел. В нем словно образовалась долгожданная дыра, открывающая струе прямой путь через череп, глаза и уши в и так захлебнувшуюся раковину. Слава почувствовал, как начинают подмокать ботинки от стекающей по гладкому фаянсовому подбородку жидкости, сильнее уперся руками в раковину и вырвал голову из ее слюнявых объятий.

Ничего не хотелось. Закрывать кран, шевелиться, трясти головой, вытряхивая из волос воду, становиться под электрополотенце и еще миллион вещей. Может быть, то же самое чувствуют спринтеры на старте? Не хочется бежать, а - надо. Надо двигаться, не для высшей цели, а просто затем, чтобы вода не затекла за воротник. Стартовый пистолет выстрелил.

Криницкий стоял там, где Слава его поставил - в углу между проемом окна и рядком умывальников. Он ежился от холода и попадающего на него мокрого снега. Рядом с батареей начинал вырастать небольшой полупрозрачный сугроб, порывы ветра кидали жирные снежинки внутрь через распахнутые окна и некоторые из них долетали чуть ли не до двери. Что творилось снаружи, разобрать было затруднительно. Полоска коричневой земли, усыпанной мельчайшими камешками, щетка черных кустов с трудом пробивались сквозь занавес, все остальное и дальше - залепилось неожиданной пургой.

Света не было. Как-то не пришло в голову зажигать его здесь, на территории, отданной ноябрю. Было сумрачно, более и менее темные сполохи чередовались расплывчатыми пятнами и стоило перевести взгляд с одного места на другое, как приходилось ждать несколько секунд пока зрачки подстроятся к большей или меньшей темноте.

Слава рассеяно потрогал батарею. Она оставалась такой же горячей и холод ее не брал. Единственно, стужа оказалась способной загнать в нее все тепло помещения. Поэтому застывшие руки не сразу смогли ощутить укус волнующейся в трубах горячей воды.

- Мне холодно, - подтвердил загнанный в угол школьник.

Страшно ему не было. В этом Слава не сомневался. Такому типажу выговоры и воспитание не страшны. Для него это слишком сложно - бояться слов и крика. Вот ветерок дует и все. А бить его ой как не хотелось. Не находилось в его лице ничего такого, за что можно было вмазать, надеясь навсегда стереть с него швейковскую честность. Броня. Не прошибешь. Но вот подвернулся под руку в нехороший момент и надо с этим что-то сделать. Сделать мир лучше, умнее, добрее. Осчастливить кулаками родителей и учителей этого балбеса.

- Криницкий, - спросил Слава, - скажи мне - почему из всех я запомнил только тебя? Не торопись, подумай. Чем же ты так замечателен, что втиснулся между лучшим другом и первой любовью? Меня это беспокоило. Забавляло. Ну?

- Холодно, - честно ответил тот.

- Холодно? Да, ты прав. Мне на это глубоко наплевать. Кажется, я и сам знаю ответ - ты крайность нашего класса. Выдающаяся его серость. На тебе все висит мешком, а шариковые ручки текут. Вот это уже теплее. А интересно - ты меня помнил? Хоть немного, фотографии же у тебя, наверное, сохранялись? Или ты их сразу потерял?