Юрий Алкин - Цена познания Страница 63

– А почему бы и нет? – сказала Мари. – Очень здравая версия. Ты у меня молодец, – нежно прибавила она. – А что дальше? Шантаж?

– Ага, – отозвался я, – старый добрый шантаж. Если с нами что-то произойдет, вам не поздоровится. Так что лучше всего опустите нас на свободу.

– Не очень связно. Если ты полицейский, то почему ты просто хочешь отсюда убежать? Скажи им: не смейте никого трогать! И вообще вы все под арестом.

Я пожал плечами.

– Я же говорил – это только задумка. Арестовывать их я, понятное дело, не могу. Эти ребята не дали бы себя арестовать даже настоящему полицейскому. Главное – поселить в них сомнение. Можно вообще сказать, что это – журналистское расследование и метку мне в карман засунула редакция. Такое утверждение вообще невозможно проверить. Не важно, кто за мной стоит. Важно, что кто-то знает, где я, и поднимет шум, если со мной что-то произойдет.

В комнате стало почти темно.

– Тебе пора идти, – сказала Мари. – Потом ты будешь привлекать больше внимания.

– Ты права, – ответил я. – Но я не хочу уходить.

Глава тринадцатая

– Пятый, – позвала меня Мари, – Пятый, проснись.

«К чему здесь такая маскировка, – недовольно подумал я сквозь сон. – Ну какой я для тебя Пятый?» С трудом разжав набрякшие после ночи веки, я открыл глаза. Комнату заливал утренний свет. Да, пора вставать.

– Давно не спишь? – бодро спросил я, поворачиваясь к Мари.

Ответа не последовало. Мари мирно спала, по-детски держа руку под щекой. Ее темные волосы разметались по подушке. А женский голос у меня голове продолжал звать: «Пятый… Пятый…»

Первым побуждением было вскочить и побежать к микрофону. В следующий момент пришло осознание того, что именно это делать сейчас нельзя. Я рывком сел на постели.

– Ах ты, соня, – укоризненно говорила Николь. – Ну что мне с тобой делать? Ну проснись же…

– Андре?

Я повернулся. Мари сидела на кровати и с недоумением смотрела на меня. Видимо, на моем лице отразилось все напряжение, владевшее мной, потому что уже секунду спустя она наклонилась вперед и тревожно спросила:

– Давно зовет?

Я мотнул головой. Она метнула быстрый взгляд на стол.

– Конечно, выключен, – почему-то вполголоса сказал я.

– Если ты не проснешься, я закричу, – пообещал голос Николь.

Попав с третьей попытки в рукав, я собрался. Мари молча наблюдала за мной. Хотя нас никто не мог слышать, мы не разговаривали.

Самое страшное из всего, что могло произойти, произошло. Мы знали, на что шли, и знали, что подобная ситуация вероятна. Вместе с другими возможными проблемами она была продумана и обсуждена. Правда, неприятный холодок, пробегающий по спине, в теорию не входил. Так же как и едва ощутимое, но все же мерзкое чувство беспомощности. Теперь нам только оставалось действовать так, как было решено в тот вечер. Ждать.

– Не волнуйся, – одними губами сказал я. Мари слабо улыбнулась.

«Почему молчит Николь? – лихорадочно думал я. – Что она сейчас делает? Спокойно ждет? Проверяет все мониторы? Оповещает всех наблюдателей и актеров о пропавшем Пятом? Или с нехорошей улыбкой набирает номер Тесье?» Мне казалось, что эти минуты, заполненные мертвым молчанием, тянутся вечно…

– Ладно, спи, ленивец, – сказала Николь. – Что с тебя возьмешь…

Я перевел дыхание.

– Ну что? – спросила Мари, не спуская с меня напряженного взгляда.

– Все в порядке, – ответил я. – Все в порядке. Как ни хотелось выскочить за дверь, делать этого ни в коем случае не следовало. Надо было подождать хотя бы полчаса. За это время Пятый мог успеть проснуться, встать, умыться, сделать зарядку и в тот момент, когда Николь отвернулась от экрана, покинуть свою комнату.

Я смотрел на Мари. Мы знали, что эта встреча – последняя. Больше рисковать было нельзя. Если бы они заподозрили, что мы встречаемся… Думать об этом не хотелось. Мы будем видеть друг друга каждый день, мы будем обмениваться письмами, мы даже будем разговаривать, но еще долго, очень долго нам не удастся встретиться.

Никогда в моей жизни время не шло так быстро.

– Пора идти, – сказал я наконец.

Мари взяла мое лицо в ладони и долго смотрела мне в глаза.

– Будь осторожен.

– И ты, – ответил я. – Мы по-прежнему можем переписываться.

– Да, конечно… – думая о чем-то своем, сказала она. – Я надеюсь, что это Седьмой.

– Я тоже.

Она грустно усмехнулась.

– Обманщик. Я знаю, что ты так не думаешь. Но я все-таки надеюсь.

Я поцеловал ее в сухие губы и встал. А затем, превращаясь в Пятого, вышел во внешнюю комнату.

– Надо обсудить твою новую книгу, – сказала вечером Николь. – Никак не могла тебя сегодня разбудить.

– Да что ты говоришь? – удивился я. – А я ничего не слышал.

Два дня спустя Мари написала: «11 – точно (6)». Что означало: «Одиннадцатая – точно не Зритель. По шестому правилу». Если в личных строках мы позволяли себе быть многословными, то во всем, что касалось поисков, наша переписка была лаконична и понятна лишь нам. В свое время я настоял на таком элементарном средстве предосторожности.

Сам не зная зачем, я перечитал наше шестое правило. «Человек не является Зрителем, если он абсолютно недвусмысленно демонстрирует связь с наблюдателями». Интересно, что она сделала? Что бы это ни было, Мари перепроверять не надо. Если уж она написала «точно», то Одиннадцатая не больший Зритель, чем я сам. Значит, остался только Седьмой. Последняя надежда.

Седьмой. Невысокий, ладно скроенный, с непослушной копной темных волос, вечно спорящий и возражающий, он был каким-то слишком живым для Зрителя. Его непосредственность порой граничила с детской. В разговорах он переходил с одной темы на другую, пока не останавливался на чем-то, что его каким-то образом интересовало. Найдя такую тему, он вцеплялся в нее бульдожьей хваткой, только для того чтобы так же внезапно потерять к ней интерес полчаса спустя. Если кто-то выражал свое несогласие в таком вопросе, Седьмой мог увлечься спором и не отставать от противника до тех пор, пока не убеждал его в своей правоте. Было непонятно, почему ему позволялась такая живость. Я, например, не раз был вынужден сдавать позиции в спорах, повинуясь голоску Луазо.

Он был, несомненно, талантлив. Картины его варьировались от бесформенных пятен до превосходно выполненных портретов. Некоторые из них, на мой взгляд, были просто мазней. Но были и такие, от которых нельзя было отвести взгляда. Я не знал, рисовал ли он все эти картины сам, но, по крайней мере, делать это он мог. До недавнего времени я подозревал, что он такой же художник, как Тринадцатая – поэтесса. Однако после того как у меня на глазах Седьмой небрежно набросал Секцию Встреч, пришлось признать, что рисовать он умеет. Причем великолепно.