В. Бирюк - Урбанизатор Страница 64

Я не могу одномоментно полностью изъять всю местную «кугырзу» — некем заменить. А вот специфические ветви власти… и их носители… должны быть… элиминированы. Макиавелли прав: все гадости правитель должен делать сразу после захвата власти. Пока народ потрясён и испуган. Сейчас — они не осмелятся напасть. Да и просто не за кого восставать: шаманы разбежались, «оны» — частью убиты, частью продемонстрировали свою профессиональную некомпетентность. Среди оставшихся… я всегда говорю правду — я хочу с ними потолковать. Может быть, кто-то и окажется полезным. Под моими знамёнами. Или — «на кирпичах».

Вдовы и сироты… Отдавать чужаку соплеменников… «Как же так?! Родная кровь, брат за брата…».

Но есть детали мелкие. Не за брата, а «за сестру». Или вообще: «дочь троюродной сестры из соседнего тиште от второго брака».

Сэняша, в мордовском эпосе, готова выкупить свою голову у злого убийцы своей юной дочкой, колдунья «дочь тому бы отдала бы» за меленку Сампо в эпосе финском. Я об этом — уже…

Чем ты будешь их кормить? Хочешь посмотреть, как твоя троюродная «родная кровь» подыхает с голодухи рядом с твоей родной «родной кровью»? Выбирай: единая судьба со всем народом в форме голодной смерти. Или — надежда на выживание своих. Спасение твоего личного еша.

Война — не только смерть или рабство попавшимся, это — смерть многим выжившим при собственно набеге. Прояви «братские чувства». И попади в категорию: «голодная смерть». Не обязательно впрямую от голода. Можно — «жертва эпидемии, распространившейся среди истощённых». Применительно к ленинградским блокадникам попадалась формулировка: «Замёрз от голода». Это когда человек настолько ослабел, что не имел сил развести огонь, затопить печь.

Я уже говорил: на каждую голову, проданную на невольничьем торгу, нужно считать десяток умерших вокруг этой сделки. Историки оценивают количество русских, проданных на рынках Черноморья с 14-го по 18 век в 5 миллионов.

Пятьдесят миллионов… для сравнения — это численность населения Российской империи в первой половине 19 века. Вместе с Варшавой, Гельсингфорсом, Тифлисом и Аляской. Без учёта их возможных потомков. Времена Пушкина.

— Я обещаю защищать вас от врагов, установить мир, научить полезным вещам, помогать вам в тяжёлые времена. Я беру за себя все ваши земли. Теперь весь край — моя земля. Вся. И я позволяю вам жить на моей земле. Ныне многие из ваших селений пусты. Я велю вам расселиться в них. В любом свободном, любого рода. И всё, что вы там найдёте — ваше. Кроме сказанного раньше для отдачи мне.

Да, пусть заселяют опустевшие кудо. При этом значительная часть общин «рассыплется» сама собой. И в такую, «свежую», ещё не стабильную, смесь я буду добавлять новосёлов, присылать попов, тиунов, строителей. С ними местные перестроят селения по моему стандарту, переймут новые для них агротехники и ремёсла, раскорчуют, распашут окружающие земли, смешаются.

Кто с кем? — А все со всеми. Станут моим народом.

Так в мой «стрелочный» народ добавилась ещё одна категория. «Стрелочники», которые никогда на Стрелке не бывали, «новосёлы», большинство из которых никуда не переселялись, «новообращённые», никогда не слышавшие «благой вести».

Я не понимал их слов, их обычаев, их отношений, мотивов, ценностей. Громадность непонятного, проистекающие от этого сомнения в собственных решениях, в своей «правоте» — угнетали душу.

Пришлось думать, научиться понимать, найти решения, изобрести способы, построить структуры и технологии. Для приведения этого племени, этой категории людей к моему стандарту — «стрелочный народ». Это было необходимо «здесь и сейчас», этот опыт оказался весьма полезен и в дальнейшем. Когда вся «Святая Русь», с населением в 400 раз большим, с кучей собственных особенностей и странностей, начала загадывать мне сходные загадки.

Глава 389

Я внимательно оглядывал затихшую толпу. Мадина, старательно переводившая мой спич, закашлялась.

— Хочет ли кто-либо возразить против слова моего? Хочет ли уйти из власти моей? Нет? Что ж, помните: ваши имена — записаны, ваши клятвы — услышаны, ваши жизни — взвешены. Изменники — будут истреблены, верные — вознаграждены. Да будет мир между мной и вами.

Я поднял выше свой кубок. Окружающие автоматически потянулись к своим кружкам, повторили мой жест.

— Пусть огонь и вода будут свидетелями нашего договора!

Широким жестом плеснул в костёр передо мной прозрачную влагу из моего кубка. Полупрогоревший костёр на мгновение сжался. И — вспыхнул! Пламя взревело, встало выше роста человеческого, рванулось во все стороны светлыми до голубизны лепестками… и успокоено опало, потемнело, снова вернувшись к своей основной функции: чуть освещать, чуть согревать.

Спирт — быстро сгорает.

А по окружающей толпе, отшатнувшейся в испуге, прошелестело (потом мне перевели):

— Принята… клятва принята и подтверждена… духи огня услышали… духи воды свидетельствуют… если чего — сожгут… или в воду утянут… колдовство… колдун… точно — накажет… и — защитит…

Старинный фокус, которым ещё Миклухо-Маклай пугал соседских хулиганов из папуасов. Нынче тут — ни Миклухи, ни Маклая. Одни папуасы. Может — подействует? Когда-то я сходные штуки в Рябиновке на Крещение делал. «Неопалимая купина» в Угрянских сугробах. Там детишкам нравилось… Как-то они там сейчас…

Забавно: попандопулы, как и почти все евро-американцы, не знают племён. Не знают, не понимают мыслей и чувств людей, ведущих вот такой образ жизни. «Примитивный»? — Если бы! Сделать своими руками ашельское или олдувайское рубило в человечестве 21 века не может почти никто. Лишь единицы из археологов, специально занимавшихся этой темой, смогли изготовить нечто похожее. А ведь это только один элемент только в одной — инструментальной — области человеческой деятельности, отражении свойств личности.

Не знают. И — не хотят знать. «Не кричи волки» или «Рождённая свободной» — книги о хищниках в их естественной среде обитания, куда популярнее, интереснее человечеству, чем книги о самих людях в их природном состоянии.

Дикарь, в представлении евро-американцев, может быть двух сортов: или простодушный и благородный, как у Вольтера, или злобный и кровожадный, как во множестве авантюрных романов. «Последний из М…» — даёт образцы обоих направлений.

В 20 веке, после распространения многозарядного и скорострельного и, впоследствии — толерастии и общечеловекнутости, образ сместился в «под Миронова»: