Феликс Дымов - Санаторий Страница 66

Потом Каррера вернулся в столовую и прикурил погасшую сигару, Ласс, прихватив джезву, скрылся на кухне, поскольку заваривал кофе только собственноручно… Нина, сидя перед старшим из хозяев, восхищалась Орудием среди холодных диких гор, — символом культуры куда более могущественной, чем сказочная индейская цивилизация, процветавшая здесь давным-давно, стертая завоевателями и похороненная под тощими деревенскими полями.

— Интересно, что индейцы говорят об Орудии? — спросила Нина.

— Ничего. Их мало интересует назначение наших строек и машин. Но индейцы радуются, что строительство Орудия принесло им заработок. Так сказать, сугубо практическое отношение к прогрессу…

Горела тусклая настольная лампа о четырех рожках, имитировавшая канделябр. На внушительном носу дона Хуана рельефно выделялись поры, он философствовал, время от времени пуская дым через выпяченную нижнюю губу и внимательно следя за ним. Очевидно, Каррере давно хотелось выговориться.

— Да, прогресс, прогресс, — понятие загадочное и банальное. Пожалуй, самое отрадное в прогрессе то, что он не зависит ни от чьей личной воли. Любые попытки воспрепятствовать естественному, наиболее вероятному статистически ходу событий заранее обречены на провал, — нравится нам это, или нет. Сторонники многодетной семьи могли сколько угодно поощрять людей на обзаведение детьми, — но население благоустроенных стран все-таки уменьшается, вернее — стабилизировалось только за счет возросшего срока жизни… И так во всем. Тот, чья личная воля совпадает с необходимостью, счастлив — он творит прогресс сознательно. В противном случае вы испытываете болезненное крушение всех планов… и все равно будете служить прогрессу, из соображений выгоды или под страхом наказания. Увы! Грабитель, насильник, мошенник своим трудом в тюремных мастерских укрепляет то самое общество, которое он пытался подорвать, следуя личной воле. Таким образом, моя милая, любой наш враг рано или поздно станет полезным… или погибнет под колесами прогресса!

— Мне трудно сообразить сразу, — волнуясь, ответила Нина. Ей казалось, что разговор этот с каким-то подвохом. — Я никогда не видела… врага, но мне кажется, что настоящий враг не может стать полезным. Ни при каких обстоятельствах. Я родилась в России через сорок лет после войны, но то, что я читала и видела в кино… о них… не позволило бы мне простить… таких людей… и сотрудничать с ними! — Все-таки испанский язык, даже отлично изученный, был чужим. От волнения она совсем запуталась, смешалась и умолкла, по-девичьи глядя в пол.

— Хм, вы не очень-то логичны: враг не может стать полезным, или вы не станете с ним сотрудничать, — посмеивался Каррера, внимательно следя за дымом. Учуяв состояние Нины, спохватился: — Ну, ну, я шучу, все правильно. Я вас понимаю. Да, не прощают преступников, садистов, бешеных животных. Да, такие не могут стать полезными, даже если они ушли от возмездия, поскольку своим существованием отравляют нравственный климат, — а этот факт важнее любой материальной выгоды. А что касается честных идейных противников, тем более искреннее желающих работать… скажем, отличных специалистов в своей отрасли… кажется, даже ваша революция не отвергала их услуги?

— Вы прекрасно знаете историю, дон Хуан…

— Это не так, но благодарю. В общем… знаете ли, хватит крови. Земля больше не сможет ее впитывать. Слава богу, недавно мы похоронили свои бомбы, и сняли броню с танков, и демонтировали боевые лазеры. Давайте же расстанемся с привычкой пускать все это в ход. Похороним желание продолжать все эти тысячелетние вендетты. Никуда не денешься: нам работать всем вместе, шести миллиардам человек, — сознательно или вынужденно для единой цели! Каким бы ни было наше прошлое…

Явился Ласс, держа на отлете дымящуюся джезву, и Каррера сразу умолк. В молчании пригубили кофе. Нина отказалась допить чашку, сославшись на боязнь бессонницы. Тогда встал сразу помрачневший Игнасио и, ни на кого не глядя, заявил:

— Ваша правда. С разрешения сеньориты, я первым пойду спать. Следующий выстрел меньше, чем через шесть часов, и подготовка к нему сложная, — мы посылаем увеличенный заряд, пакет труб большого диаметра…

Нина вскочила. Раскрасневшийся Ласс поклонился, тяжело дыша, и ушел в боковую дверь. Она беспомощно обернулась и посмотрела в смеющиеся глаза Карреры.

— Нет, мы его ничем не обидели, — предупреждая вопрос, заговорил дон Хуан. — Просто он — бобыль, одинокий, угрюмый человек. Со странностями. Лет через тридцать вы поймете его лучше. — И спросил, сразу сменив тон: — Желаете побыть здесь или прикажете проводить вас в спальню?

— Мне, право, неудобно… — начала Нина традиционную фразу, но старый гранд уже стоял рядом, чуть склонясь и отставив локоть. Пришлось взять его под руку.

В импровизированную спальню, устроенную к приезду Нины в библиотеке, Каррера не вошел. Только приложился к руке и сказал уходя:

— Если что-нибудь понадобится, здесь звонок: Панчита привыкла вставать по ночам. Надеюсь, что вы немного почитаете и уснете спокойным сном.

Не зная почему, Нина решила, что спальни Карреры и Ласса должны быть похожими на эту комнату: такая же в них казенная, нежилая чистота, армейский порядок, аккуратно заправленные складные кровати. Только по стенам, разумеется, не идут до потолка стеллажи с книгами, где снизу доверху укреплены в алфавитном порядке картонки с буквами, а под каждым корешком наклеен номер. Очевидно, хозяевам Орудия не до уюта, — но почему? По причине большой занятости или из каких-то непонятных Нине соображений?

Сеньоры позаботились о торшере на длинном проводе — все-таки для инспектора пытались создать домашнюю обстановку. Оставалось только выбрать книгу. Это было нелегким делом, поскольку библиотека оказалась сугубо технической, а Нина в этот день буквально “объелась” сложнейшей техникой. К счастью, под номером С-972 обнаружился прекрасно изданный альбом для туристов, с рекламной глянцевой обложкой: огромные канделябровые молочаи на ультрамариновом фоне озера Солнца.

Нина собралась сразу открыть отдел фотоиллюстраций, но невольно пробежала глазами трехъязычное предисловие, где кратко излагалась история республики. И сразу же, поскольку взгляд человека, привычного к чтению, обладает высокой избирательностью, — сразу мигнуло ей из длинных колонок знакомое имя.

Это имя было — Каррера.

Но без всякой связи с Орудием: когда альбом издавался, оно еще не было построено.

Глава военного переворота, случившегося тридцать лет назад, руководитель армейского общества “Национальный Феникс”, первый президент революционного правительства, генерал артиллерии Хуан Гарсиа Санчес де Уртадо-и-Каррера. Народный герой республики, изгнавший иностранных монополистов и укрепивший демократию…