Андрей Тепляков - Черные небеса Страница 67

— В день выхода из больницы, — ответил Караско. — После возвращения из последней экспедиции Поиска.

— Как вы думаете, куда он мог пойти?

Караско пожал плечами.

— Трудно сказать. Я не так хорошо знаю парня, чтобы строить предположения. Ко мне он не заходил.

— Возможно, к кому-то из ваших подчиненных?

— Мои все на новом объекте. Четвертая сторожевая база. Чтобы туда попасть, ему потребовалось бы пройти через кордон. Спросите там, может быть, они его видели?

— Спрошу. И попрошу вас на этом листе написать список всех тех лиц, с которыми Ной общался за время, что работал под вашим началом. Желательно с адресами.

Ной проснулся от холода. Прислушался. За окнами было тихо, ветер больше не выл. Печка тоже молчала: огонь погас. Дрова, которые положил Колотун, прогорели, а новых Ной не добавил. Он лежал, собираясь с силами, чтобы вылезти из-под одеял. В голову лезли воспоминания о прошлом вечере. Постепенно, они затопили память, словно река и вытеснили все остальное. Ной стал вспоминать Лайлу. Не мертвую, склонившуюся на залитый кровью капот, а живую: как она устроилась на диване в квартире Гамовых, подтянув под себя ноги, и слушала, время от времени высказывая свое мнение; как встретил ее в старой исповедальной группе — она сидела на стуле и смотрела в окно; и снова Ной подумал, какая же она красивая; вспомнилась ночь, после праздника у Декера, тепло тела Лайлы под одеялом…

Он задрожал: холод пробирал до костей. Изо рта вылетали облачка пара. Пришлось заставить себя выбраться из-под одеял и разжечь огонь. Черные тени заплясали по стене под тихое гудение воздуха в трубе.

«Колотун не сдержит слово, — подумал Ной, протягивая руки к теплой печке. — Он ничего не скажет маме, пока вездеход не будет готов отправиться в путь».

— Дождись, мама. Пожалуйста, — прошептал он.

Ной убил человека. Это был смертный грех. Как? Как он смог сделать это? Он — Ной. Что направило его руку? Кто направил? Ной не помнил, как ударил Симона. Весь тот вечер был наваждением — пурга, авария, удар.

«Почему Ты отнял ее у меня? Зачем? Кто, как ни она был достоин спасения? Почему Ты позволяешь жить другим, тем, кто этого не достоин и забираешь лучших? Забираешь ее, заставляя меня жить. Да, я грешен. Я окружил себя ложью, запутался в паутине обмана, но почему Ты не наказал меня? Если Лайла стала мне назиданием, то слишком жестоко это назидание. Недостойно оно… Бога»

Ной испугался этой мысли. Он не заметил, как плач его превратился в богохульство. Он весь напрягся, ожидая чего-то страшного, ожидая, что пол разойдется у него под ногами и обрушит его вниз, вниз — в геенну огненную. Но ничего не изменилось в комнате. Тихо потрескивали дрова, и плясали тени.

— Я не верю в тебя, — едва слышно произнес Ной.

Прислушался.

— Я в тебя не верю, — повторил он громче.

Внезапно он почувствовал воодушевление. Ной поднялся на ноги. Тело стало легким и подвижным, будто не сковывал его сырой холод, будто упал с плеч тяжелый груз. Хотелось побежать, прыгать, размахивать руками, кричать.

— Я не верю в тебя! Тебя нет! Тебя придумали сумасшедшие оборванцы! Ты не бог — ты узда, оправдание всей мерзости Города-выродка! Нет тебя!

Ной кричал и бегал по комнате, ударяя кулаками в стены. Постепенно крики его утратили смысл, они превратились в вопли. Он орал, словно безумный, и тень его скакала по стене неистовым бесом.

Полчаса спустя, накинув на плечи одеяло и подняв воротник, Ной вышел на улицу. Все вокруг было серым и неясным. Тяжелые шапки снега лежали на лапах елок, и где-то за ними, далеко-далеко на востоке темнела окраина Города. Дым из трубы поднимался жиденький, и уже на уровне второго этажа он полностью растворялся в воздухе, оставляя после себя лишь подтаявшую снежную шапку на краю крыши. Ной набрал в ведро снега, вернулся в дом и поставил ведро возле печки. Потом зажег лампу, оставленную Колотуном и отправился в кладовую.

Узкая лестница уходила вниз, в обширный подвал здания. Слабого света лампы не хватало, чтобы оглядеть его целиком. У ближайшей стены стояли, одна на другой, коробки с припасами. Ной поставил лампу на пол, и открыл ближайшую.

Откуда-то справа, из глубины подвала, донесся слабый шорох. Ной застыл, превратившись в слух. Вот снова. Звук был такой, словно двигали коробку по бетонному полу.

«Крысы? Этого еще не хватало».

Ной поднял лампу и, щурясь от света, бьющего в глаза, медленно пошел в направлении звука. Круг желтого света колебался, время от времени выхватывая из темноты новые коробки, пакеты и ящики. Ной поднял лампу выше, стараясь осветить большее пространство, и увидел босые ступни. Сначала ему показалось, что это мертвец: кожа была серая и блестела, а через секунду, ступни исчезли из поля зрения, растворившись в темноте. Оттуда раздалось громкое шипение. Ной вздрогнул, непроизвольно поднимая лампу еще выше.

Белое худое тело с глубокой черной раной на ноге, выпученные глаза, оскаленный рот, который снова зашипел, руки уперлись в пол, мышцы напряглись, готовясь к броску. Ной повернулся кругом и бросился вон из подвала.

Глава 20. Обратный отсчет

Рувим спешно одевался — Адам Декер приказал поторапливаться. Человек из службы безопасности Лабораторий стоял у него за спиной и смотрел, как старик трясущимися пальцами застегивает пуговицы. Рувим напялил шапку и повернулся к сопровождающему. Стараясь подавить дрожь в коленях, он переступил с ноги на ногу и сказал:

— Я готов.

На улице проводник взял его под руку. Рувим попытался было высвободиться, но получил лишь сухое:

— Ведите себя хорошо. Не создавайте новые проблемы.

— А в чем, собственно, дело? К чему такие меры?

Возмущения в голосе не вышло. Слова прозвучали, как испуганное хныканье ребенка, пойманного учителем за ухо.

— Вам все скажут на месте.

Оставшуюся часть пути оба молчали.

В кабинете Адама Декера сидел начальник службы безопасности. Сопровождающий сдал ему Рувима и вышел, плотно закрыв за собой дверь.

«Господи, спаси и сохрани!» — взмолился про себя старик и стянул с головы шапку.

Декер восседал за столом, наклонившись вперед, и мрачно рассматривал сморщенное ничтожество, стоящее перед ним. Весь светский лоск и элегантная вежливость, которыми он обычно очаровывал подчиненных, исчезли, как не бывало.

— Садись, Рувим, — сказал он, вместо приветствия.

Пятясь, старик подобрался к стулу и сел на краю, положив руки на колени. От страха он вспотел, но боялся шевельнуться, чтобы расстегнуть пальто. Дурные предчувствия роем крутились в голове. Он уже не сомневался, что его работе в Лабораториях пришел конец. Явившись на службу утром уважаемым, обеспеченным человеком, он выйдет из этого здания презренным нищим. Жена и дочь не работали, сообща воспитывая его внука. Зять подвизался здесь же в Лабораториях младшим сотрудником в отделе точной механики. Его теперь тоже попрут — будущей карьере конец. «И как теперь жить? На что? Зачем я, старый дурак, ввязался в эту историю?».